губы. Последний раз он ел еще утром, и то это были несколько почти окаменевших галет. Ему нужна была пища, определенно... Но стекло, никак не желающее высовываться из расщелины, было нужнее.
— Ты что это, делаешь мне одолжение, Кройх? — Теолрин постарался произнести эти слова как можно пренебрежительнее — и при этом достаточно громко, чтобы перекричать не стихающий ливень. Как будто он всю жизнь был аристократом и не потерпит подобного обращения, даже если на кон будет поставлено его выживание. — Знаешь — а пошел-ка ты нахер. Ты, твой вонючий костер и твоя вонючая стряпня.
По сподвижникам Кройха прокатился гул удивления. Разговоры утихли; на лицах некоторых из банды расцвели улыбки предвкушения. Сам же Кройх после нескольких секунд раздумий лишь расхохотался.
— Ты смотри-ка. Щеночек пытается лаять. Какая прелесть. — Как и ожидал Теолрин, эти слова Кройха нашли поддержку среди его подхалимов. — Ну, раз так, то... Кто я такой, чтобы тебя уговаривать? А ты, Гелиотская Ведьма, — Кройх повернулся к Джейл, что сидела, прислонившись спиной к углу между северной и западной стеной, — что скажешь? Ты у нас тоже теперь слишком горда, чтобы принимать от нас пищу?
Все замерли в ожидании. Теолрину показалось, что он увидел, как Джейл бросила на него вопросительный взгляд. Он кивнул подбородком вниз, но не был уверен, поняла ли Джейл, что он имеет в виду.
Наконец, Джейл что-то проворчала и, двигаясь на четвереньках из-за все еще связанных рук и ног, приблизилась к костру. Один из двух громил Кройха, что приглядывали за ней и Теолрином, двинулся сбоку от нее, держа ладонь рядом с эфесом меча на поясе.
— Ух ты. — Кройх одобрительно улыбнулся и жестом позволил одному из своих людей поставить перед Джейл миску с похлебкой. — Надо же. Никогда бы не подумал, что эта сучка окажется благоразумнее.
Джейл бросила на него пропитанный ненавистью взгляд.
«Только не делай ничего такого... — Теолрин не на шутку разволновался. Все было на грани срыва. — Пожалуйста... Не сейчас...»
Джейл опустила взгляд вниз и принялась, подобно собаке, лакать из миски. Им обоим уже приходилось так есть, на забаву всем остальным. Не самое приятное времяпровождение, спроси кто мнение Теолрина по этому поводу. Пожалуй, если они все-таки выберутся сегодня отсюда живыми, то договорятся никогда не вспоминать об этих унижениях.
— Сегодня прекрасный вечер, — пророкотал Кройх, отхлебнув из бурдюка и сев обратно на место. Про Теолрина он, похоже, решил забыть. — Такая погода... Она как будто что-то пробуждает в нас, верно, парни?
Само собой, парни поспешили согласиться: что еще они могли ответить?
— Что-то такое... глубинное. Какое-то... желание жить... бороться. — Кройх сделал еще один глоток из бурдюка, после чего передал ее соседу. — Кстати, о борьбе... Там ведь как раз и была похожая история, не так ли, Проповедник?
Один из сидевших вокруг костра откашлялся и склонился вперед. Проповедник. Насколько успел узнать Теолрин, этот тип, высокий и лысый мужчина со стеклянными очками на переносице, получил свое прозвище за то, что раньше служил жрецом — не то в Залмантрии, не то и вовсе в Арканморе. Потом, вроде как, что-то пошло не так — не то он сам ушел, не то его прогнали... В любом случае, это не мешало Проповеднику наизусть цитировать как Небесный Катехизис, так и Священные Летописи Инхаритамны.
Убедившись, что все утратили к нему интерес, Теолрин собрался с духом и вновь вцепился пальцами в осколок.
Он уже почти сроднился с ним за последние полчаса, что пытался достать... однако этого все еще было мало. Осколок не желал поддаваться. Впрочем, Теолрин примерно так же не желал останавливаться на полпути.
— Летопись Семнадцатая, — тем временем начал вещать Проповедник. Голос его был живым и звонким, притягивающим внимание. — Шли годы, и дети Владыки и Владычицы росли, набираясь мудрости и мастерства. Кир же, младший из них, с ранних лет отличался от своих братьев и сестер. Он был нелюдимым и завидовал братьям, поскольку те всегда были на шаг впереди него. Он часто обижался и гневался, когда у него что-то не получалось, и многие братья и сестры стали насмехаться над ним за эти слабости — сначала тайно, а потом в открытую. Повзрослев же, Кир принялся игнорировать заветы Отца и Матери, призывающие помогать людям. Вместо этого он нашел утешение в разгадках сил стихий, что постоянно бушевали вокруг Таола. Когда он пребывал в человекоподобном теле, то свою ипостасную сущность Кир вкладывал в гигантское облако, что постоянно следовало за ним...
Вспышка молнии с последовавшей за ней раскатом грома ненадолго прервала Проповедника. Теолрин, просунув ладони так глубоко в щель, как только мог, теперь пытался подцепить осколок снизу — при этом краем уха слушая рассказ Проповедника. Он никогда особо не любил подобные истории — скорее всего потому, что его мать заставляла их слушать... Однако сейчас — став причастником чего-то высшего — он даже нашел начало... любопытным.
—...Однако даже в эти дни, — звонко, почти что нараспев продолжал Проповедник, — горечь и обиды на братьев, сестер, а так же родителей, что были поглощены заботой о своих новых детях — о людях, — довлели над ним, заставляя Кира пытаться доказать, что он достойнее своих братьев, сестер или даже родителей. И день ото дня его облако становилось все крупнее и темнее, вбирая в себя черноту, что копилась в его сердце. — Что-то неуловимое менялось в голосе чтеца. Теолрин как будто действительно слышал озлобленность Кира, слышал витающее в воздухе напряжение. — Обеспокоенные этой переменой, Небесные Владыка и Владычица явились к своему чаду и заговорили с ним, стараясь дать понять, что любят и ценят его так же, как и прочих своих детей. Но, как промокшее под дождем железо со временем непременно обрастает ржавчиной, так и сердце Кира к тому времени уже обросло панцирем из злобы и ненависти. И прогнал он Отца и Мать, обвинив их во всех своих бедах и несчастьях, и проклял в сердцах и их, и прочих членов своей Небесной семьи. И вот, его облако преисполнилось черноты, и понял Кир, что больше не может сдерживать ее в себе. Однако, несмотря на царившую внутри него злобу, он не осмелился излить ее на своих обидчиков, на братьев и сестер. Вместо этого, как и многие угнетенные, он излил свой гнев на тех, кто не мог дать ему какой-либо отпор — на
