class="p1">Сквозь пламя, сама сотканная из пламени, шла женщина с длинными струящимися волосами. Взгляд, невыносимый для смертного, скрывала шёлковая повязка пророчицы.
– Матушка… – Старец был перед нею и предстоятелем за весь Шегардай, и нитью огня, и ребёнком, встретившим любимую мать. – По воле твоей…
– Ты хочешь знать, миновался ли век праведных? Смешной человечек! Не вопрошай гадалок о том, что постигается в искушении. Близятся бури: увидишь, крепок ли чёлн.
– Матушка Царица! – Дряхлый жрец благоговел и трепетал, как юный послушник. – От малых лет служил я тебе, послужу и ныне!
Ему привиделась улыбка, но можно ли внятно прочесть лик, явленный в зыбком мареве света?
– Ты довольно стоял перед своими людьми и передо мной. Отныне внимай тем, кому предстоит поднять ношу. Внимай, но не внимайся. Это будут не твои испытания.
Она протянула руку – двойчатка обнявшихся искр слетела ей на ладонь.
Старец вздрогнул и очнулся в скудной ложнице, на махальчатом тюфяке.
Купец Угрюм действительно раздобыл книгу. Ветхую, готовую развалиться, но пока ещё целую. «Наказ учёному градоделу, осрамителю градоимцев», кем-то проданный в Выскиреге, обошёлся почти вдвое дешевле, чем договаривались.
– Кто ж теперь крепости возводит? А в тех, что стоят, ворот на ночь не закрывают, чтоб не примёрзли! Оттого и книжицу сбыли с рук. Приготовили на растопку, ан дурак нашёлся купить.
Угрюм был дерзок речами и моранской веры крепко не жаловал. Отправляясь на торг, Другоня полагал себе непременно выяснить почему. И всякий раз забывал.
Забыл и теперь.
Схватил книгу.
Раскрыл жадно и бережно, спеша, вожделея, боясь искрошить хрупкие сухие листы.
– Раздеваешь, как девку, – усмехнулся купец.
Другонюшка не услышал. Он безотчётно готовился разбирать письмена чуждого языка, но увидел понятные андархские буквы. А рисунки!.. Подземные водоводы, несущие бесконечный поток! Чудесные подъёмники, чтобы вывешивать и ставить каменные кабаны!..
Угрюм кивнул молодому работнику. Парень подставил раскладную скамеечку, потянул жреца за рукав. Другоня сел, неразборчиво поблагодарив.
Кругом шумел торг. Продавцы и покупщики бросались в яростный спор, бились за поломанную чешуйку, чуть не в бороды один другому плевали, клялись святыми могилами, уходили, вылаивая злые слова… возвращались, находили согласие, натягивали для рукобитья большие рогожные рукавицы.
Меняли хозяев рабы, упряжные псы и могучие оботуры, с телеги на телегу несли короба и тюки.
Помалкивало лишь обидное било. Гуляло на ветру, качалось в кружевной звоннице, присматривало за людьми.
Если в небе мреет тень,
Если снова студный день,
Не печалься, не тужи –
Узел глиняный свяжи!
Подле бабки сядь, внучок,
За крючок цепляй крючок!
Хрупок узел, да хорош
Тем, что стоит ровно грош!
Ум не ждёт седых бород,
Налетай, честной народ!
Угрюм неволей прислушался. Это пели кувыки. Ишь каковы стали! Они, бывало, тянули одно заунывно-просящее наголосье. С чего взялись выводить ладно, весело, этак вприпляс?.. Хвалились удалью гусли, обманчиво-медлительно кружил по низам бубен. Увлекал, подхватывал, разгонял! Голосница была проста и непроста. Без броских затей, но стоило вслушаться – затягивала да больше не отпускала. Угрюм начал согласно притопывать, нахмурился, перестал. Чуть отвлёкся – нога опять взяла волю.
Странно было и то, что кувыки, обычно бродившие с протянутым колпачком по всему торговому полю, сегодня держались зелейного ряда. Угрюм ощутил укол любопытства. Какие такие глиняные узлы?
Вброд Воркун не перейти –
Нет сухого к нам пути.
Лужи, ворги, родники,
Под мостами ерики!
Ловкий парень с черпаком
Тоже каждому знаком.
Влага капает с кудрей:
Жбан хитёр, да он хитрей!
В чём талан его – поймёшь,
Обеднев всего на грош!
Угрюм заметил Люторада. Завтрашний предводитель шегардайских мораничей шёл с торга прочь, высоко и гневно неся красивую голову. У него не было власти запретить мирскую гудьбу… пока ещё не было. Вот Люторад приметил Другоню, застывшего над рисунком зубчатых колёс, канатов и рычагов. Тёмные глаза вспыхнули негодованием.
– И ты здесь, лыняло?
Другоня вскинул глаза, не вдруг проморгался:
– Батюшка наставник позволил…
– Я тоже рос подле святого, – сказал сын Краснопева. – В твои годы я не отходил от отца, я записывал каждое слово из его уст! Разводил чернила, острил перья, сшивал листы! Пока не заболел от чрезмерных занятий…
– И потому не разделил его судьбы в Царском Волоке, – смиренно потупился Другонюшка, в сто первый раз принимавший попрёк. – Воистину, мы скорбим об этом вместе с тобой…
– Что?..
– И не устаём сокрушаться, святой старший брат… о многих грехах, что до сих пор не дают тебе попасть в те места…
Угрюм потешался почти в открытую. Люторад грозно свёл брови:
– А ты, спрашиваю, чем тешишься вместо того, чтобы подле старца с церой и писалом сидеть? Книгой, неуместной в храме Владычицы? Погудкой, противной слуху её?
Другонюшка невольно внял задорному пению, которое до этого пропускал мимо ушей. Как нарочно, оно тут же сбилось и смолкло, а у зелейного ряда поднялась ссора. Крик, ругань!
– Тут жрец был! Кто видел? Куда пошёл? – неслось через торг.
– Вот чем веселье скоморошье кончается, – с презрением бросил Люторад. Спрятал руки в широкие рукава облачения, зашагал вон.
Другонюшка встал навстречу подбежавшим парням:
– Я жрец. С кем беда?
За плёсом гудели ревуны. Слагали песнь, полную тревоги и скорби.
– Ни с кем пока, благочестный моранич. Идём, доколе впрямь худо не сбылось.
Баба Грибаниха стояла у рундука встрёпанная, красная, сердитая. Горшочки мазей, осиновые палочки от зубной боли – её обычный товар был весь сдвинут в сторону. А чуть не бо́льшую половину доски занимали…
Другонюшка будто очутился в детстве, вспомнил мучительное одышье, узрел весёлый прищур незнакомого старика и в руках его – точно такие забавки: «Глянь, сколь много дивного на свете, малыш!»
Лишь крючки, сцеплявшиеся в хитрый узел, тогда были не глиняные, а медные.
Моранич поклонился чтимой зелейщице:
– На четыре ветра, тётя Грибаниха! Кто посмел обидеть тебя?
Женщина не успела ответить.
– Да они сами кого хошь изобидят! – захлебнулся чернобородый торжанин. – Облыжными песнями прельщают, мошну опустошить норовят!
Из-за рундука высунулся разгневанный Хшхерше:
– Я те, Затыка, дам впустую клепать!
– Кто клеплет?! – Чернобородый швырнул наземь глиняные обломки. Запустил бы в морянина, но постеснялся жреца. – Мзду желаешь брать, а почто?
– Обманом кровное тянут! – взял сторону соседа тихий уличанин с Днища. – Потеху сулят, ан и муж разумный в пень встал…
– Чья б корова мычала! – дал сдачи бойкий морянин. – Али дочка-дурочка не в отца удалась?
Кто-то засмеялся.
– Дурочка, обогрей Владычица её душу…
– Всё честней
