вражцов с шептунами.
– Да тебе сжим печной за колдовство встанет!
– А то не слыхали, как печи кладутся на хозяйскую голову!..
– Полно ссориться, желанные, – поднял руку Другоня. – Зачем звали меня?
– Волшбу святым словом развеять!
– Нечестие обличить!
Молодой жрец важно кивнул:
– С именем Матери Правосудной да правый суд сотворим. Приблизьтесь, истцы!
Ярые крикуны тут же смолкли, придавленные тяжким словом «суд». Чинно подошли, сняли шапки.
– Встаньте рядом со мной, – велел Другонюшка. – А вы, добрые покупщики, держитесь поодаль!
Орава притомных, любопытно качнувшаяся, послушно отхлынула. Жреческий суд на торгу и виновного обличает, и потеху людям творит.
Другоня спросил с прежней важностью:
– Удовольствуетесь ли, желанные, если трое перед вами три загадки решат?
– Во имя Царицы, – осенился знаком Комыня.
– Ну… – буркнул Затыка. Ему мерещился подвох.
Другонюшка взял в руки путаницу крючков. Улыбнулся, прикрыл глаза… Пальцы ничего не забыли. Хрупкие завитки расплелись, легли на доску ровным рядком. Все целые.
– Ты жрец, ты премудростью вместо воздуха дышишь, – отвёл взгляд Затыка. – Мы-то люди простые!
Рядом с «неразъёмным» узлом опрокинулась корявая кружка, внутри большой казались две поменьше. Все – с мерными отметками.
Другоня спросил:
– О чём эта загадка, друже морянин?
– Не загадка, безделица! Любому водоносу на смех! – вскинул голову Хшхерше. – Вот сюда три ложки вмещается, сюда пять! Как водицу перелить, чтобы в малых кружках по одной ложке осталось?..
– А никак! – стиснул кулак Затыка.
Ветер вновь донёс из-за плёса плач ревунов. Где-то яростно дрались чайки, заметившие дохлую нерпу.
– Некша! – заорал морянин. – Иди покажи им!
– Оставь срамить доброго горожанина, – улыбнулся Другонюшка. – Ему стыд будет, если слепой справится. Сам перелей.
Плеск, плеск, плеск! Туда, сюда, обратно и наземь! Хшхерше, ликуя, выставил мерные кружечки. Воды было поровну, как раз до нижних внутренних черт. Поди придерись!
Затыка надулся, побурел, промолчал. Торжане сыпали шуточками. Комыня смотрел в землю.
У края людского сборища остановился Верешко с порожними горшками в тележке. Не самая благая примета, но покосился только Угрюм.
– Третья загадка. – Другонюшка тронул угловатые черепки, числом дюжину. – Это что?
Хшхерше аж ростом выше стал:
– Это, святой служитель, разделённая доска для игры в читимач. Кто первым сложит поле маленькой битвы, унесёт домой войско. Прочим удачникам за полцены…
Другонюшка с любопытством оглядел шершавые плашки, похожие на куски восковых сот. Мысленно примерился. Вроде куда уже проще… а на мах поле не слаживалось. Выкладка таила скрытую хитрость. Может, купить? Старцу на радость, себе на умственное деяние, гостям храма на удивление…
– Эта загадка вовсе безвычурная, беззатейная! – радостно горланил Хшхерше. – Последнему пендерю по уму!.. Вона раб стоит праздный! Иди сюда живо, горе хозяйское!.. Если невольник толк разберёт, вам, мужи шегардайские, вовсе отступаться зазорно!
Перепуганного раба вытолкнули вперёд. Он юлил, заслонялся длинными нарукавниками, норовил припасть на колени.
– Не бойся, добрый слуга, – сказал Другонюшка. – Мы здесь лишь затем, чтобы отделить правду от кривды. Слышал ты о благородной игре, называемой читимач?.. Говорят, здесь поле для неё, только разбитое.
За живой стеной позорян грянул бубен, отозвались струны.
В небе тучи, в людях лень –
Над загадкой встали в пень!
Ну-ка, смётку покажи,
Части в целое сложи!
Кощей нерешительно потянулся к прилавку. Другонюшка отвернулся, прикрыл ладонью глаза. Хшхерше удивился:
– Что не глядишь, святой моранич?
– Скажи лучше, друг мой, почему в зелейном ряду встал, где снадобья и приправы нахваливают?
– А мы лекарство для ума людям вынесли. Мыслям горлодёр, если кому пресный день в тягость.
– Добрый… господин…
– Сложил! – завопил Хшхерше. – Подлый раб загадку сложил! А вы!..
– Смешай части, – попросил Другонюшка. – Я куплю твоё снадобье для ума. Видит Владычица, в нём ни колдовства, ни обмана. Оттого не смотрю: хочу сам дойти, без подсказок.
– И я куплю! Есть ещё, морянин?
– И мне!
Хшхерше явил себя заправским торговцем:
– Тебе, жрец, за правду даром отдам. А вам, желанные, с наддачи!
Раб тихо и незаметно убрался долой с глаз.
Верешко наконец заметил Угрюма. Как он ждал нового приезда купца! Изобличить перед миром, понудить забрать неправедную продажу!.. И вот он, случай, кругом добрые люди, даже Владычица своего жреца привела…
А изобличать как-то не хочется…
Верешко завертел головой, разыскивая невольника, но того не было видно. Зато попался на глаза старший жрец, Люторад. Сын святого стоял на самом верху прибрежного торга, возле дворцового тына, и, кажется, едва сдерживал гнев. На него не стоило пялиться. Заметит ещё, нечестие заподозрит. Верешко торопливо отвернулся… налетел взглядом на бабу Грибаниху. Зелейщица стояла, поднявшись на цыпочки, прижав ладони к щекам. Смотрела куда-то на Воркун, забыв о покупщиках у рундука.
Смотрела так, словно ей Морской Хозяин явился.
– А скажи, добрый Хшхерше, – с надеждой спрашивал Другоня, – отколь загадки премудрые? Изра́зы нашёл али подсказал кто?
Хшхерше вместо ответа вдруг вскочил на рундук. Слудом за Грибанихой уставился туда же, куда постепенно поворачивался весь торг.
По широкому плёсу бродили паоблаки тумана. Сходились, расходились, таяли, собирались. Прятали и открывали плавучее пятнышко вдалеке. Самые зоркие уже распознали лодку-челпанку.
Кособоко притопленную… Влекомую ленивым круговым током…
Жадные чайки кружились с криком и дракой. Взмывали, падали на добычу, что-то клевали.
Люди бросились к берегу.
Хшхерше поспел вперёд многих. С разбегу нырнул – и только руки замелькали, отхватывая сажени. Внука зыбей киянских уймут ли волны морца!
Рыбаки отвязывали насады… прыгали к вёслам…
Хшхерше плыл, как таймень.
Хотя нутром понимал – спешить уже незачем.
Ближе… ближе…
Течение медленно разворачивало свою ношу.
На носу челпанки клонилась изломанная деревянная лебедь. В самой лодке нелепо раскинулся юный камышничек. Уже заколевший. Кто-то отходил парня дубиной, ломая кости и плоть, потом сбросил в лодочку поднимать последние муки. Одна рука мёртвого тянулась за борт, к ней припала девка, разметавшая по воде медно-золотую пышную косу. Девчонка доплыла за любимым… застывая в воде, толкала к берегу челпанку с умирающим…
Пока чайки не выклевали обоим глаза.
Ревуны островного храма стонали и скорбели вдали.
Когда люди кинулись кто вплавь, кто за вёсла, Верешко вновь заметил своего раба. Кощей остался на месте, лишь ветер трепал просторную гуньку. Почему-то у Верешка по спине прошёл холодок, но задуматься было недосуг. Насады, гонимые исступлёнными взмахами, достигли челпанки. Степенные северяне бывают дивно проворны, когда спешат на подмогу. Им ли не знать, какова цена промедления… вот как теперь. В одну лодку подняли плохо гнущиеся тела, во вторую – Хшхерше и других смельчаков, поспевших только разогнать чаек.
На горке перед дворцом кто-то ударил в било. Раз, другой, третий… Звон, гневный, тревожный, понёсся над городом. В зарослях Дикого Кута насторожилась
