– Конечно, а ты как думал? Сами-то они не станут всё отдавать! Пришлось припугнуть их вот этим… – ответил тот, покачав боевым топором.
– Но может это последнее что у них было и теперь они могут умереть с голоду? – возразил человек со шрамом.
– Да ничего с ними не случиться, эти нечестивцы живучие словно тараканы. Их ничто не возьмёт, – усмехнулся кривоносый.
– Слушай, дружище, чего тебе надо? Ты их жалеть, что ли вздумал? Жалей себе на уме, а нас не трогай. Нам и без твоих проповедей дерьма хватает, – проворчал вспыльчивый Анрис.
Арамон не нашёлся чем ответить, ему стало очень противно находиться среди этой компании. Поэтому сославшись на усталость, он отправился спать. В шатре было довольно просторно, там свободно могли разместится десяток человек с вещами и вооружением. Восемь лежанок и пару лавок составляли убранство полотняного сооружения. В разных углах валялась хозяйственная различная утварь. Шатёр пустовал, и лишь одна лежанка была занята полуживым, тихо стонавшим парнем.
Мужчина приблизился к умирающему блондину, лежавшему на светлой простыне. Голова Пьежана лежала на толстой подушке, несчастный бредил, повторяя какие-то бессвязные слова. Весь живот у него был в крови, несмотря на туго затянутую тряпку, не отличавшуюся особой чистотой. Арамон едва коснулся его бледного лица грубыми пальцами искренне жалея, что не находиться сейчас на месте Пьежана.
Затем снял с себя всю одежду, оставшись в одних коротких до колен штанах под названием брэ и возведя руки к небу, улёгся в свою постель. Уснуть ему было не просто от тяжёлых мыслей обо всём пережитом. Но он смог это сделать, прежде чем его однополчане увлечённые беседой заняли свои лежанки.
Всё воинство светоносцев овеял сон, и только Снегиан не мог сомкнуть глаз, сочиняя письмо папе при тусклом свете свечей в собственном шатре.
"Желаю здравствовать вам, Ваше Святейшество во славу и процветания господня. Я недостойный служитель ваш, пишу сие послание, дабы сообщить вам, что милости божьей захватили мы первое пристанище нечистых иноверцев. Полностью подчинив его священной вере Света. Но победа досталась нам тяжкой ценой, унеся собою невероятно много верных и отважных воинов. Но всё равно радость моя велика даже будучи омрачённый…" На этой строчке магистр оторвал перо от пергамента, крепко задумавшись над тем, какие слова начертать далее. Разные чувства бушевали в его душе, они неумолимо просились лечь на пергамент, высказав всё, что тревожило его сердце. После тягостных размышлений Снегиан продолжил:
"К сожалению, Ваше Святейшество, я должен заметить, что в нашем лагере имеют место быть такие низменные человеческие пороки: как зависть, ненасытное сребролюбие, грабёж, мало чем отличающийся от разбойного, и как следствие безбожное избиение невинных жителей. На моих глазах нередко происходили позорные проявления того, как воины наших союзников и братьев по вере несовистесь, дабы не боясь отмщения божьего, бесстыдно разграбляют и жгут дома простых людей оставляя целые семьи без крова. Многие защитники веры Света не гнушаются убийством, убивая беззащитных людей порой ради забавы. Их не останавливает даже главная заповедь божья, данная всему человечеству и гласящая: не убий. Нам часто приходится убивать, мы убиваем сотнями, тысячами, однако то вооружённые слуги дьявола, и мы исполняем волю господню, неся этими убийствами свет нашей веры на землю нечестивцев. Совсем другое дело убить простую женщину или ребёнка, это непростительно никому, и я боюсь, что видя наше беззаконье, бог прогневается на нас и нашлёт кару свою. Потому хочу попросить вас, Ваше Святейшество, поставить под запрет всем нашим союзникам проведение жестоких и бессмысленных избиений под властных нам людей, а также казней, какие беспощадно проводит некий аббат Барез, коему по вашему благоволению починяются все монахи в нашем войске. Теперь же смирено прошу вашего благословения на предстоящий путь и сражения с язычниками, ведь завтра с восходом солнца, мы выступаем к святой земле", – закончил письмо Снегиан. Некоторое мгновенье, он внимательно вчитывался в написанное и, удовлетворившись, свернул пергамент. Наложил личную печать с львом в ореоле солнечных лучей и под конец задул свечи, обильно оплывшие воском. Пройдёт много времени, прежде чем гонец доставит послание нужному адресату.
Просторная окутанная тяжёлыми, плотными занавесями из зелёного бархата комната очень отличалась ото всех обставленных роскошью покоев папского дворца, она находилась в самой дальней галерее и в неё плохо проникал дневной свет. Потому, когда хозяин дворца находился в ней лично, слуги всегда зажигали большой гранитный камин, дабы Его Святейшество не прибывал в полумраке. Сейчас был как раз такой случай, Раш второй сидел в кресле, сжимая пухлой рукой недавно полученное послание. Тягостное раздумье целиком овладело главным представителем бога на земле, лишь одно пламя беспечно роняло тёплый свет на его полное крупное лицо.
– Но по-моему, вы должны больше радоваться, а не огорчаться, Ваше Святейшество, – проговорил мягкий голос человека сидевшего напротив в таком же кресле.
Папа оторвался от дум, подняв маленькие серые глаза на собеседника в чёрном бархатном костюме какой мог себе позволить мужчина, принадлежавший к знатному сословию.
– Ведь хороших новостей больше чем плохих. Мы одержали первую важную победу.
Наши войска продвигаются вперёд, что может быть главнее этого? – поинтересовался тот, не сводя выразительных больших глаз с первосвященника.
– Как что? Вы разве не понимаете? – произнёс обеспокоено папа. – Вы сейчас слышали, какие известия прислал мне доверенный человек. И вы ещё спрашиваете?
Гость в соседнем кресле продолжал без лишних эмоций вглядываться в пляшущее пламя.
– Подумаешь невидаль. Ваш аббат Барез просто взбалмошный паникёр, он никогда мне не нравился своей излишней горячностью. По-моему, вы выбрали ни того человека на должность соглядатая, в этом деле нужен холодный, уравновешенный ум. А он им никогда не отличался, – заметил собеседник. Раш явно не разделял его спокойствия.
– Но Барез пишет, что герцог Снегиан везде поступает как вздумается, устанавливает свою власть, где только может, не считаясь даже с казнями иноверцев угодных богу. Притом, он всюду ставит палки в колёса всем духовным братьям в своём лагере и лично аббату. Препятствуя процветанию умножения могущества и величия святой церкви, это, по-вашему, не повод для беспокойства? – потеряв степенность, воскликнул папа.
– Не повод, – отозвался тридцатилетний мужчина, взяв с миниатюрного столика большой кубок с виноградным вином.
