была телохранительницей одного богатого кливута,– выдохнула она.
– Назови имя?
– Ляо,– судорожно сглатывая, произнесла Тармулан.– Его зовут Ляо. Он служит в городском войске Дациня.
– Это он дал тебе дорожную тамгу?
– Да.
Распрямившись, Мозерс неподвижно замер над Тармулан. Он молча размышлял об услышанном, всё более убеждаясь, что эта девка нагло врёт. Людей с таким именем, как Ляо среди ченжеров и полукровок пруд пруди. Да к тому же она не знает, что после переворота в Дацине, дорожную тамгу могут выдать только два человека. И-Лунг или князь Чже Шен.
Тем временем Тармулан, затаив дыхание, наблюдала за ченжером из-под прикрытых век. Она понимала, что сказанное ей неубедительно, но надежда протянуть хоть какое-то время не оставляла её.
– Ладно,– ченжер бросил на пленницу недобрый взгляд.– Отведи её в сарай к той кулбуске. Пусть поглядит на неё и хорошенько подумает о своей участи. Я разберусь с ней утром.
Брат Мозерс коротко кивнул послушнику и отвернулся к сидевшему у стены Гао. Нужно было подумать и заодно посоветоваться с младшим жрецом. Лишунь помог Тармулан подняться, затем накинул ей на шею петлю и повёл за собой словно овцу.
Двое ченжеров отвели пленницу в сарай. Они не стали привязывать её к столбу, а просто бросили на солому, увязанную в большие тюки. Только конец петли, обхватывающей шею Тармулан, захлестнули вокруг стропила поддерживающего крышу сарая и подтянули вверх, заставив её приподняться. Теперь она могла лишь сидеть или стоять.
– Погляди-ка туда,– обратился к ней один из ченжеров. Он взял её за подбородок и силой повернул лицо молодой женщины. В дальнем от входа углу сарая шевелился какой-то кровавый комок, отдалённо напоминавший человеческое тело. В нём ещё жила искра жизни и он трепыхался. Тармулан почувствовала, как сжался её желудок, и судорожно сглотнула подступивший к горлу ком.
– Смотри. Смотри-и…– встряхнул её ченжер, заметив, что она закрыла глаза.– Если будешь упрямиться, то будешь подыхать так же долго.
Он отпустил Тармулан, и она безвольно обвисла на своём поводке. Второй из ченжеров проверил, насколько хорошо затянуты её путы и поправил узлы. После этого они удалились, и Тармулан осталась одна, если не считать умирающей в дальнем углу сарая кулбуски. Она старалась не смотреть в её сторону. Где-то через час, та затихла и успокоилась навеки, избавившись от мучений.
Тармулан нисколько не сомневалась в том, что её ждёт мучительная смерть. Жрец Братства Богини и его подручные не пощадят её. Как только они выпытают у неё все, что им нужно, она умрёт. Впрочем, у неё ещё есть возможность избежать пыток. Она посмотрела на конец петли, привязанный к балке стропила. Тармулан прикинула: петля на её шее затянута не сильно, так что ей придётся постараться. На мгновение она представила себе выражение лиц ченжеров, когда они утром обнаружат её посиневший труп.
Но тут голову Тармулан посетила другая мысль. Поступи она так, и её душа никогда не обретёт покоя, и если даже она не попадёт в царство умерших, то будет неприкаянно скитаться вместе с душами других самоубийц. Она избавит своё тело от пыток, но душа Тармулан никогда не сможет переродиться…
От всех этих мыслей на неё нашло чувство безысходности, и Тармулан заплакала. Наверное, она плакала в первый раз с тех пор, как её выдали замуж, и она покинула родительский кров.
Сквозь щели в сарай проник первый тоненький лучик восходящего солнца. Он упал на заплаканное лицо Тармулан, и она открыла глаза. Свет ока Мизирта[1] словно вдохнул в её измученное болью тело новые силы. Нет, она так просто не сдастся, ибо учение Доброго Бога гласило – борись до конца!
Теперь ей овладела мрачная отчаянная решимость. Она дёрнула головой и вспомнила о петле, затянутой у неё на шее. Прежде всего, надо избавиться от неё. Хорошо, что ченжеры не позаботились натянуть её слишком туго. Тармулан встала на ноги и принялась вертеть шеей и мотать головой. Она извивалась точно червяк на крючке рыболова.
После четверти часа мучительных, причиняющих боль движений, ей удалось ещё больше ослабить петлю. Тармулан остановилась несколько передохнуть. Затем она сумела подцепить её подбородком, потом зубами и, наконец, избавиться от удавки. Тармулан обессилено рухнула на солому.
Некоторое время она неподвижно лежала, переводя дух. Потом, собрав всю свою волю в кулак, она приподнялась и встала на ноги. Тармулан принялась лихорадочно озираться, пытаясь найти хоть какую-нибудь малейшую возможность освободиться от пут. Тут её взгляд упал на рукоять старого заржавленного серпа, висевшего на деревянных гвоздях, вбитых в столб.
Привстав на цыпочки, Тармулан дотянулась до серпа и поддев рукоять головой уронила его на тюки соломы. Затем она опустилась вниз и присела так, чтобы стягивающие её руки верёвки пришлись на иззубренное от ржавчины лезвие. Пыхтя от напряжения, Тармулан принялась перетирать их. Внезапно она почувствовала, как лопнула одна из верёвок. Следом за ней последовала ещё одна, и вскоре Тармулан удалось полностью освободить руки. Она тут же принялась растирать запястья, восстанавливая кровообращение.
Снаружи послышались шаги, и до её слуха донёсся приглушённый говор. Ченжеры шли к сараю. Тармулан быстро улеглась на солому спиной вниз, прикрыв своим телом серп.
Ченжеров было двое. Один из них был тот, что вчера скрутил её в схватке. Во втором она узнала давешнего Лишуня.
– Ты гляди-ка, какая послушная девочка – сама улеглась,– произнёс Лишунь, глумливо ухмыляясь.
– Сейчас проверим, так ли она хороша в любовных утехах, как и в схватке,– откликнулся старший, не сводя взгляда с прорех на одежде Тармулан сквозь которые просвечивало тело женщины. Он снял с себя пояс с мечом и теперь расстёгивал завязки штанов.
Влажные, вспотевшие от похоти ладони склонившегося
