Руки, проворно скрутили пробку и, в плошку плеснула щедрая струя покрепчавшего напитка. Брызги упали под ноги, но тут же впитались в рыхлый засохший мох. Микишка задумчиво оглядел мокрое пятно, потянулся к плошке Извека, со смешком буркнул себе под нос:
— Не хватало ещё всему острову напиться, то—то весело будет…
Кони тем временем разошлись не на шутку. Прекратив ржать, присмирели на миг, но тут же припустили друг за другом дурашливым галопом. Начались салочки.
На втором кругу улепётывающий Ворон сшиб грудью длинную сушину, вздымавшуюся неподалёку от костра. Дерево рухнуло и рассыпалось на дюжину осколков, едва не прибив Микишку. Тот и ухом не повёл. Запоздало скосил глаза, не отрывая губ от плошки. Только выхлебав креплёное до конца, утёр счастливую физиономию и удовлетворённо выдохнул:
— О! Теперь дров на всю ночь хватит!
На краю поляны Шайтан настиг Ворона, игриво боднул и тут же дал дёру. Теперь догонял чёрный потомок крылатых коней. Копыта обоих протопотали совсем рядом. Ветер колыхнул волосы, тут же что—то гупнуло и через миг звучно хрястнуло о землю. Сидящие у костра оглянулись. Древней, в две сажени, коряги как не бывало. Вернее она была, но теперь валялась на земле, бесстыдно задрав в воздух вывороченные корни.
— Ничё, ничё, — успокоил Микишка. — Это коники шуткуют. А коряжку они невзначай, разве заметишь на бегу, что на дороге деется!
Жеребцы возвращались. Топот стремительно приближался и, спустя мгновение, две туши с визгом пронеслись мимо костра.
— Не, — нахмурился Извек. — Так они и нас посшибают! Ишь разбуянились!
Он неспешно встал, поправил ремень и двинулся наперерез резвящейся парочке. Заметил, что опять догоняет рогатый. Расставив руки в стороны, Сотник по—молодецки свистнул и… едва успел отскочить в сторону.
— А ну, стоять, волчья сыть! — взревел он, осерчав. — Кому сказано!
Копыта затукали реже и скоро из темноты выступил Ворон. Глядел обиженно, подойдя вплотную, поддел мордой руку хозяина, оглянулся в темноту, где маячила белая рогатая голова приятеля. Извек погрозил пальцем, погладил мягкие ноздри, проворчал примирительно:
— Охолонитесь маленько, почивать уже пора. Завтра трудный день, и послезавтра тож.
Шумный, полный тоски вздох шевельнул волосы на голове у Алтына. Все что есть сил сдерживали хохот, видя несчастное смирение хмельного Ворона. Наконец конь тихонько отошёл в сторонку и затих. Скоро к нему присоединился Шайтан и оба, кажется, задремали.
— Эх, в баньку бы. — снова вспомнил ополченец не к месту.
Извек оторопел, затем сурово нахмурился и, покосившись на Дарьку, гордо изрёк:
— Ты это брось! В баньку! Ишь чего надумал! — он воздел флягу и, с видом княжьего виночерпия, пробасил: — В баню пусть ходят те, кому чесаться лень. А нам — мужчинам лениться не к лицу!
Дарька прыснула в кулачёк, но тут же умолкла, заметив с каким достоинством распрямилась спина Алтына. Однако, по мере дохождения истинного смысла, гордое выражение сползало с лица ополченца и упало бы совсем, если бы не протянутая посудина окрепшего вина. Дарька тоже осторожно глотнула из своей чеплажки и взялась за печенье.
Микишка вдруг встрепенулся и глянул на Сотника чистыми глазами.
— Слушай, Извек, давно хочу тебя спросить, да всё забываю. Что ты всё время кричишь, когда дерёшься? О каком безруком?
— Да не О! Безруком. — поправил Сотник. — А За! Безрукого.
— Во—во, за него самого. Так чё ж за безрукий такой?
Извек задумался, отставил плошку, пожал плечами.
— История—то простая, слушайте, коли интересно.
Алтын закивал и уселся поудобней. Смотрел во все глаза, даже рот открыл, боясь пропустить хоть слово. Дарька же наоборот замерла, глядя в огонь, и чутко внимала неторопливому голосу дружинника:
…Был у Святослава ратник лихой. Среди прочих удалец редкий. Воином слыл великим и неустрашимым. И удача ему была за сестру, и успех — за брата. Во многих славных делах князю пособлял. Но однажды, с небольшим дозором, попал в засаду и держал бой до последнего. Полегли сотоварищи, сломались мечи, кольчуга издырявилась, как старая рубаха, но он всё бился. Когда же от потери крови на ногах не устоял, сбили наземь и еле живого притащили к хану. Тот повелел растянуть ратника меж двух столбов, а пытать и убивать сразу не стал. Три дня думал, что сделать в отместку за убитых батыров, но видел, что тому ни смерть, ни муки не страшны. Однако придумал наконец.
На рассвете четвёртого приказал отрубить витязю обе руки. Раны перетянули ремнями, прижгли на огне и, привязав полумёртвого к седлу, стегнули коня. Жеребец привёз в родные места. Люди нашли, отнесли к знахарке. Та с ног сбилась, но выходила. Герой тот, поначалу, жить не хотел. Святослав, правда, приказал беречь дружинника и, хоть тому свет не мил, велел обихаживать при дворе до смерти. Да разве богатырское это дело в иждивенцах по детинцу мотаться. Вот и ходил витязь чернее ночи, высох как былинка. А всякий раз, когда дружина выезжала в поход, стоял у ворот и, вздымая культи, просил: — Хлопчики, мне уж не мочь… так хоть вы, други, за меня… за меня хоть разок ударьте…
Как тут не уважить! Сколь бы туго не приходилось, помнили. В самые тяжкие мгновенья боя, сотники кричали «За безрукого!». Ну, а уж тогда, откуда только силы брались. И седые, и безбородые бросались в сечу, будто и не разминались ещё. Каждый считал святым долгом вложить удар за безрукого. И копилось тех ударов столько, что хватало на победу.
Герой, правда, так и не смирился. Однажды приехал в поле, ночью, перед битвой. Походил между кострами, посидел с воями, а потом…
Сотник прервался, переворошил угли, бросил в огонь сучок.
…потом попросил скрутить факел поболе, уцепил зубами, да на коня по—старому, не касаясь стремян. Погнал на далёкие огни, во вражеский стан. Ворвался к хазарам как вихрь. Успел метнуть огонь в шатёр хана и умер, напоровшись на острия копий…
Вот с тех пор, в любой страшной сече, и кричат воеводы о Безруком. И от клича того, любой чует, как прибывает сила дикая, необоримая. И бежит ворог, уносит ноги, ибо за безрукого трудятся те, кто с руками.
Сотник замолчал. У Дарьки по щекам пролегли блестящие тропки. Микишка застыл, глядя в огонь. Тщетно пытался сглотнуть комок в горле, пока Извек не протянул флягу…
…Едва ярило проколол иглами света лёгкие облака, всех троих разбудил жуткий звук. Доносился из самых топей, укрытых от глаз дымкой тумана. Казалось квакала лягушка размером с быка. От этого рёва пелена тумана вздрагивала, будто по ленивым белым сполохам стегали плетью.
