Новые люди. Чужие. Со стороны. С оружием…
Неясная тревога одолевала ведьму. Чудилось, что смотрят сейчас в подсвеченные окна чьи-то глаза.
Что-то готовится. Крепко вяжется узел судеб…
Она прикрыла огонек ладонью, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу, пристально всмотрелась в ночь.
Нет. Ничего.
Одна только смутная тревога.
Ведьма оторвалась от окна, поставила светильник на пол и долго бесцельно ходила по дому, пытаясь отвлечься от беспокойных мыслей. Дождавшись, когда поднялась над лесом стареющая луна, ведьма подошла к печи, оглянулась на гостей, убедилась, что они крепко спят, и шагнула в узкую нишу между бревенчатой стеной и беленой кирпичной кладкой.
Потайная дверь открылась легко, без малейшего скрипа, стоило только наступить на нужную половицу и толкнуть дверь плечом. Пригнувшись, отведя рукой пыльную занавесь, ведьма проскользнула в узкую вытянутую каморку.
Здесь не было окон, сюда никогда не проникал свет, и за многие десятилетия это место пропиталось тьмой.
Ведьма какое-то время стояла у входа, словно не решаясь шагнуть дальше. Прикрыв глаза, она дышала застоявшимся пыльным воздухом и чувствовала, как густая липкая тьма обволакивает ее тело и проникает в кровь.
Это было ведовское место.
Душа этого дома.
Сердце этих лесов.
Породнившись с мраком, ведьма открыла глаза. Теперь она могла видеть в темноте. Лучше филина, лучше летучей мыши.
Ее обступали диковинные чучела птиц и мелких зверей: двухголовая крыса, трехногая свиристель, рогатый заяц, безглазый ворон. С потолка свисали пучки перьев и гирлянды костей. К стенам были прибиты черепа и целые мумифицировавшие головы — среди них одна человеческая, черная, страшная, с дырами на месте щек. Пол был присыпан травами — лебедой, пижмой, алтеем, бархатцем и снытью.
А у дальней стены на изрубленной плахе — настоящей плахе, на которую не раз проливалась людская кровь — покоилась самая главная ведьмина драгоценность — матовый шар.
Сфера отражений.
Предмет, единственный во всем мире. Во всех мирах.
Ведьма опустилась перед сферой на колени. Положила на нее ладони. Приблизила лицо к матовой поверхности, увидела свое отражение в глубине, свои глаза, всмотрелась в них. Долго думала, какой вопрос задать. И долго ничего не могла придумать.
Это так просто — искать ответы на чужие вопросы.
И невероятно сложно придумать свой вопрос.
О чем спросить, если самая главная вещь — собственная судьба — под запретом?
Шар, как всегда, потеплел под ее руками. Закружились внутри белые хлопья — словно туман мешался со снегом.
Ничего не видела ведьма в этой мгле.
Не о чем было ей спрашивать.
Она, вздохнув, сняла руки со сферы, легла на пол, зарылась руками в пахучее сухое разнотравье, прикрыла глаза.
Ей не хотелось покидать это темное убежище. В доме чужие люди, может быть, хорошие, может быть, даже очень хорошие… но чужие.
А здесь тихо. Спокойно. Привычно. Уютно…
Она заснула, зная, что должна пробудиться раньше своих гостей. И где-то на границе сна ей вдруг привиделось, что не одна она здесь, в этой узкой комнате, похожей на гроб. В темноте, бормоча что-то, ходила рядом кругами знакомая безликая тень и, словно огромный паук, плела из тысяч липких нитей прочную сеть.
Малыш задыхался. Ему снилось, что огромный медведь навалился на него сверху, ломая ребра. Зверь раскатисто храпел, а Малыш пытался вывернуться из-под него, понимая, что сейчас воздух кончится, и начиная паниковать.
Он очнулся, когда стал терять сознание.
Но тяжесть никуда не делась. И храп тоже. Малышу показалось даже, что сон еще продолжается, и вернувшийся страх прояснил разум.
Перевернувшись, Малыш отпихнул Буйвола и громко сказал:
— Просыпайся, медведь! Хватит дрыхнуть, светает уже!
Храп прервался. Здоровяк зачмокал, словно ребенок, повозился, стукнулся головой о половицу, скривившись, приоткрыл один глаз. Спросил:
— Чего?
— Чего — “чего”? Вставай говорю. Чуть не задушил меня.
Буйвол зевнул:
— То-то мне спать так неудобно было.
Они, наверное, еще долго бы беззлобно поругивались, взбодряя друг друга, но тут за приоткрытой дверью послышались шаги и негромкое сухое покашливание. Друзья переглянулись. Потом огляделись. Торопливо стали поправлять порвавшуюся, расползшуюся под ними соломенную циновку. Малыш подобрал опрокинутую тарелку, которую вчера так и не отнес на кухню, затер рукавом пятно на полу.
— Кого тут бог ко мне принес? — послышался стариковский голос, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине.
Буйвол поднялся, чувствуя, что ноги еще не совсем отошли, стал заправляться. Малыш, ползая на коленях, собирал стрелы, высыпавшиеся из колчана.
Через порог шагнула старуха — худая, горбатая, разодетая в десяток пестрых одеж. Лицо — словно печеное яблоко, все в морщинах, темное,, бесформенное. Длинные седые волосы убраны в узел, закреплены деревянным гребнем. Глаза цепкие, живые — молодые.
Ведьма!
— Доброго здоровья тебе, мать, — сказал Буйвол, стараясь повернуться так, чтобы ведьма не видела меч.
— И вам здравствовать, — ведьма с легкой усмешкой смотрела на здоровяка. — А ты не крутись. Не крутись, говорю. До железок твоих мне дела нету.
Буйвол смутился, но виду не показал.
— Извини, мать. Похозяйничали мы тут у тебя.
— Вижу. Это ничего.
— Устали сильно. Как заснули, не помним.
— Да, леса здесь непростые… — Ведьма посмеивалась. — Идешь порой три дня, а на самом-то деле на месте стоишь.
Малыш, убрав все стрелы в колчан, подобрав лук, поднялся, встал рядом с другом. Только сейчас вгляделся в лицо ведьмы. Она встретила его взгляд, и он, отчего-то стушевавшись, потупился.
— По делу пришли? — Ведьма прикрыла дверь.
— Да, — кивнул Буйвол.
— Судьбу разузнать?
— Да.
— А ведь знаешь ты уже ее.
— Знаю.
— Но хочешь большего.
— Все хочу знать.
— Узнать нетрудно, а вот познать сложно, — ведьма покачала головой, с непонятным сомнением разглядывая Буйвола. — Обещать ничего не буду, но попытаю. Только вот дрова у меня не колоты. И колодец бы почистить надо.
— Все сделаем, мать.
— А жить будете на улице, в сарае, чтобы дом не поганить. Для ведовства тишина нужна. Покой.
— Как скажешь.
— Ждать, может быть, долго придется.
— Мы никуда не спешим.
— Ну раз так, давайте завтракать.
Буйвол перевел дыхание. И Малыш вроде бы вздохнул с облегчением. Странное впечатление производила эта старуха. Подавляющее. Гнетущее. Глядя на нее, верилось, что могла она одним словом, одним жестом обратить в бегство целое войско. Что не составило особого труда ей, связанной по рукам и ногам, справиться с десятком Ночных Охотников посреди Великой Реки…
