Отчаявшись пробиться к отцу, который отказывал ему в аудиенции, Николс обратился к его новой фаворитке, чернокожей красавице-змее, восседающей на лотосе. Она благосклонно выслушала его просьбу, и даже согласилась помочь, но за это потребовала, чтобы ей отдали на съедение того, кто выйдет победителем в следующих играх Истинной крови. Николс пообещал, и она сдержала своё слово. Лорд Хаоса согласился его принять, и он пустил в ход всё своё красноречие, чтобы убедить его не наказывать Ареса Ягуара. Насчёт Чака он даже не заикался, боясь потерять обоих братьев.
Видя, что ему никак не уговорить отца, Николс пошёл ва-банк и заявил, что тогда он должен казнить и его тоже, поскольку это он уговорил брата помочь Чаку. Лорд Хаоса пообещал именно так и сделать, но перед самой казнью велел отпустить Ареса Ягуара и, вызвав к себе любовницу, наградил её жезлом силы. Николс не обольщался относительно её роли: он знал, что, не будь у неё разрешения отца, она никогда бы не согласилась ему помогать. Тем не менее красавица-змея облегчённо перевела дух, когда поняла, что рискованная авантюра благополучно закончилась. Она боялась, что уже наскучила лорду Хаоса, и тот, используя благовидный предлог, хочет от неё избавиться. Чтобы окончательно прийти в себя, она отправилась в сектор Истинной крови и устроила себе скромное пиршество. Она выбрала двух юных девушек и, сполна насладившись их страхом, медленно проглотила.
***
Обычно лорд Хаоса не знал сомнений. Правильное или нет, но однажды принятое решение было законом — даже для него самого. Вот только ситуация была такова, что ошибка с выбором наследника могла слишком дорого обойтись Двенадцатому континууму.
До казни оставалось меньше суток, а он по-прежнему колебался, не зная, кого ему предпочесть. Находясь в раздумьях, он прокручивал в голове сценарий вероятностного будущего — сначала под управлением Николса, затем Чака. Ни тот ни другой ему не нравились, правда, по разным причинам.
Так и не придя к какому-либо определённому решению, властитель Эквилибриума подошёл к окну и в лицо ему ударил порыв холодного ветра с дождём. Серая хмарь на небе отражала его настроение, и он с раздражением захлопнул створки окна.
Чтобы отвлечься, лорд Хаоса вернулся к письменному столу и взял первый попавшийся свиток, но все его мысли были о предстоящей казни. Он ни разу не пожалел о том, что вынес сыну смертный приговор. Стоило ему узнать, что Чак сбежал из Адской Бездны и вдобавок посмел пойти на него войной, и его участь была решена.
Вот только правда не всегда лежит на поверхности. Дерзкий мальчишка должен быть наказан, говорил себе лорд Хаоса, но, сколько он себя ни уговаривал, в душе он знал, что Чак в роли его преемника будет лучше, чем Николс. И вот, чтобы положить конец собственным колебаниям, всесильный властитель специально загнал себя в ловушку и поставил ограничитель, не дающий повернуть время вспять. Ему казалось, что, казнив Чака, он смирится с тем, что у него больше нет выбора.
«Что ж, посмотрим, так ли это», — мрачно подумал лорд Хаоса. «Время!» — напомнил он себе и переместился в Адскую Бездну. Чака он нашёл в одной из комнат, превращённой в вигвам; тот сидел на корточках и, сложив руки на коленях, невидяще смотрел на костёр. Лорд Хаоса окинул взглядом его наряд индейского вождя и внутренне усмехнулся. «Как был дикарём, так им и остался», — подумал он.
— Чак! — позвал он, видя, что сын настолько ушёл в себя, что не обращает на него внимания.
— Да, отец! — рассеянно отозвался Золотой император и, подняв глаза, недобро прищурился. — Что тебе нужно? — спросил он без капли почтения в голосе.
Обращение и тон были из разряда наказуемых, но лорд Хаоса не рассердился. Он сел на пол, и в его руках возникла индейская трубка мира. После затяжки он протянул её сыну.
— Давай поговорим.
— Не вижу смысла, — сказал Золотой император, тем не менее трубку взял. — Ты зря пришёл, мне нечего тебе сказать.
Трубка мира перекочевала к лорду Хаоса, и он выпустил несколько клубов дыма.
— Зато мне есть что, — отозвался он, и на его лицо легла тень печали. — Прости, сын!
С языка Золотого императора рвался совсем уж непочтительный ответ, вот только слушать его было уже некому. С гневным рычанием он посмотрел на трубку мира, возникшую в его руке, и, внезапно успокоившись, поднёс её к губам. Выдохнув дым, он закрыл глаза и запел песню без слов. Пламя костра заплясало в такт низкому музыкальному гудению, которое постепенно набирало силу; затем оно отделилось от кострища и обрело собственную жизнь. Уменьшившись, элементаль огня в виде саламандры свернулся на хозяйском запястье.
***
Когда за ним пришли, Золотой император тут же поднялся и шагнул в открывшийся портал. Девы Ада, его конвоиры, шагнули следом за ним. Одна из них была с бурой морщинистой кожей и зелёными волосами, похожими на осоку, что говорило о её принадлежности к растительным демонам; другая относилась к крылатым демонам и во время ходьбы неловко подпрыгивала.
По прибытии на место Девы Ада забрали у него внутреннюю магию и он, оставшись голым, призвал всё своё терпение, чтобы не сорваться, пока его будут обыскивать на предмет тайников.
При виде облика, данного Золотому императору его Истинной кровью, крылатая демонесса удивлённо воззрилась на него, но её зелёная товарка повелительно рыкнула, и она спешно принялась за дело. После тщательно проведённого обыска крылатая протянула ему одежду, созданную без участия магии: чёрную шерстяную рубашку, такого же цвета кожаный жилет, брюки и высокие сапоги с металлическими накладками. За исключением рубашки, это было именно то, что он обычно носил на Фандоре.
Ощутив прикосновение огненной нити, вплетённой в рукав с изнанки, Золотой император улучил момент и в знак признательности опустил ресницы. Тогда крылатая демонесса облегчённо перевела дух и немного расслабилась. Блестящий синий волосок, спрятанный под воротом рубашки, он, естественно, не заметил. Крылатая демонесса приготовилась дать ему знать ещё об одном подарке, но не успела. Появилась процессия судей в красных балахонах и со всеми церемониями, положенными принцу крови, заключила Золотого императора в клетку из столь любимого им металла.
***
Преступник, приговорённый к смерти самим лордом Хаосом, к тому же его родной сын, имел право на зрелищную казнь. Арена амфитеатра, куда должны были его доставить, представляла собой идеально круглое озеро, чей молочно-голубой цвет и выпуклая поверхность делали его похожим на огромную жемчужину. Оправой своеобразной драгоценности служил склон кратера, сложенный из чёрного столбчатого базальта, который при помощи магии превратили в ряды сидений для зрителей. Питали озеро четыре реки, строго ориентированные по сторонам света; несмотря на всю их полноводность и прозрачность, уровень и цвет озера из Перерождения в Перерождение оставались неизменными. В общем, это было не обычное озеро, как и окружающий его пейзаж, который при виде сверху представлял собой четыре геральдических знака и который при всей своей симметрии был природным, а не рукотворным образованием.
Ожидания зрителей не были обмануты. Поверхность озера заволновалась и из его вод поднялась платформа с заключённым в клетку преступником. Поскольку многие впервые видели Чака Вечернюю Звезду, то по трибунам прокатился удивлённый возглас и тут же смолк, уступив место насторожённой тишине.
Всё же это были не простые зрители, и кто не верил, что казнят именно сына лорда Хаоса, больше не сомневались в этом. Ведь аура приговорённого к смерти говорила сама за себя; такая мощь была только у Николса, законного наследника лорда Хаоса. К тому же, лишённый возможности использовать магические личины, бастард предстал в облике Истинной крови, данным ему от природы, и своим видом удивил даже лорда Хаоса. Как по-настоящему выглядит Чак, тот видел лишь в раннем детстве, когда ещё была жива его мать-рабыня. С той поры, как она погибла, защищая сына от убийц, мальчик больше никому не доверял и, прячась, скрывался под различными магическими личинами; поэтому для лорда Хаоса стало откровением, что внешне они настолько сильно похожи. Только волосы у Чака были не белыми, как у него, а чёрными с багровым отливом. Вместе с чёрными глазами, в которых горел зловещий красный огонёк, и чёрными одеждами это производило более чем сильное впечатление, — ведь высокомерия и непомерной гордости у его сына было ничуть не меньше, чем у него самого.
