— А пошёл ты, почтеннейший! — прошипел Бутян, зверея.
Кощей задохнулся от гнева, но быстро взял себя в руки. Голос вновь зазвучал тихо и умиротворённо:
— Доблестный Бутян, ты не забыл? Я плачу золотом! Выполни и я увеличу золота втрое…
— Да забей ты себе это золото… плашмя! — перебил Бутян и дёрнул головой, вытряхивая из—под темени голос далёкого собеседника. С удовольствием почувствовал, как в голове заметно прояснилось, вновь услышал свист ветра в скалах и глубоко вздохнул.
— Это уже моё дело!..
…Лицо Кощея застыло как валун, из которого вытесали кресло. Кожа натянулась, обрисовав кости черепа. Пальцы на подлокотниках—ушах едва не крошили желтоватый камень. Каждый нерв Бессмертного ловил звуки боя двух смертных. Несмотря на то, что Кощей хотел смерти обоим, первым должен был умереть тот, кого звали Извеком. Дружинник, который выполнил Кощеево поручение в точности и даже лучше, чем можно было ожидать. Именно это «лучше» и было причиной, чтобы Сотник отправился в вирый поскорее и любой ценой.
Пять веков Кощей дожидался благоприятного стечения обстоятельств. Он даже пытался подгонять эти обстоятельства, как пастух подгоняет камолых коров. Не покладая рук, вычислял человека, над которым повиснет обережный круг. И когда такой человек наконец появился, Бессмертный едва успел вывернуть его дорогу к своему пещерному логову.
Уже за несколько десятков полётов стрелы, Кощей убедился, что едет именно тот, кто нужен. Острый глаз различал крохотную фигурку у самого окоёма, но ни одно заклятье не давало увидеть всадника магическим зрением. Человек на коне будто бы не существовал для колдовских ухищрений и был прозрачен для любых магических воздействий.
Врождённая ли защита от чар или нечто иное, но любое колдовство, направленное против такого человека теряло силу, оставляя его уязвимым только перед простыми смертными. Однако бойцы, способные с таким справиться, на дороге не валяются.
Бутян, непревзойдённый боец, хитрый как лис и быстрый как ветер, был таким поединщиком. Теперь Кощей, превратившись в слух, ловил звуки боя атамана и Сотника. Кощей чутко вычленял, из топота и звона, яростные рыки Атамана и звуки, вырывающиеся из горла Сотника. Бутян, при каждом взмахе, будто проламывал крепостную стену, слышалась неудержимая мощь и свист рассекаемого топором воздуха. Извек же крякал отрывисто, будто колол дрова точными, выверенными ударами.
Внезапно звякнуло иначе, прошуршало несколько спутанных, неверных шагов. Несколько мгновений сипел лишь воздух, прогоняемый могучей грудью наёмника. Кощей же наоборот — почти перестал дышать, впитывая каждый шорох. В дланях бессмертного скрипнуло, на пол скользнула струйка песка. Под пальцами, стиснувшими подлокотники, обозначились неглубокие вмятинки.
— Неужели сделал!? — прошептал Кощей одними губами.
Нет, Бутян вновь рыкнул, как разъярённый медведь. Между стен ущелья опять зазвучали скрежет ударов, хрипы раскалённых глоток и шорохи подошв по камню.
Кощей болезненно поморщился, будто звуки причиняли невыносимое страдание. Атака следовала за атакой. После очередной, что—то тяжёлое грохнулось на мост и, гремя доспехом, покатилось по камням.
— Ну же! — вырвалось у Кощея. — Добей, Ящер тебя задери!..
Но тот, что упал, так же быстро вскочил. Свист летящего топора оборвался гулким звоном, едва не порвавшим ушные перепонки Кощея. Из под чьей—то ноги с хрустом выломались камни, но дробный хруст тут же оборвался — россыпь ушла к скальным клыкам на дне ущелья. Несколько мучительных мгновений тишины и… бой продолжился с прежней силой. Внезапно звон прервал смачный шлепок, будто в стену хаты влепили крупный сырой снежок. Другое тело проехалось по земле, вслед загремело выпавшее топорище.
Верхняя губа Кощея брезгливо поползла вверх, лицо перекосила досадная гримаса. Нужды слушать больше не было. Уже и так знал, что поединок закончился. Сейчас быстро шаркнут подошвы сапог Сотника, коротко вжикнет лезвие Кладенца и дело завершит влажный хряп раскалываемого как орех черепа Бутяна… Бессмертный безнадёжно покачал головой, стряхивая наваждение дальнего слуха.
— Ну людишки, — простонал он, поднимаясь с причудливого каменного трона—языка.
Жилистая длань устало потянулась ко лбу, пальцы собрали кожу на висках в складки.
— Жалкие смертные! Всё играют в старые бирюльки! Поединок… Честь… благородство… великодушие… Придурки! Пыль на сапогах времени! Бестолковые созданья, не замечающие горных хребтов поперёк дороги, но спотыкающиеся на самом ровном месте! Пшено наивного Рода! Срань земли!..
Бессмертный зло вздохнул и тяжело направился к столу. Наполнил алмазный кубок, медленно осушил до дна и, как огрызок, швырнул через плечо. Под потолком зала прозвенели колокольчики долгого звонкого эха.
— Почему же в других землях, в самых поганых племенах, любой шакал знает, что честность — хорошее качество, когда все вокруг честные, а ты нет. Благородство — великая штука, когда среди благородных сам — подонок. И гордость хороша когда прочие у тебя под пятой!
У нас же нет! Каждый лапотник едва морду от навоза ототрёт, так туда же… Душа нараспашку, честь — всерьёз, гордость — до кровавых соплей, благородство — хоть башку откручивай! Отступить — никогда!
Кощей застонал, исполненный бессильной ярости. В сердцах смёл со стола чаши и кувшины.
— Ну ничего, скоро новая вера посшибёт всю спесь. От раба божьего до простого раба шажок меньше пичужьего. Коли перед богом спину согнул, то и на колени встать недолго. А вот стоять на коленях придётся долго… Ох как долго…
И рассвет с закатом дюже похожи,
да за каждым слишком разное следует…
Витим — Большая Чаша.
…Бутян проводил взглядом кувыркающийся в воздухе топор. Рука, не подводившая доселе ни разу, встретившись с тяжёлым лезвием меча, почему—то подвела. Если бы не наруч с кованными пластинами, переломилась бы как прутик, несмотря на то, что меч пришёлся плашмя. Был ли это расчёт или ошибка русоволосого дружинника, рассуждать некогда. Молниеносно оценив ситуацию, Бутян собрался и метнул тело вперёд. Быстрота, сноровка и тренированное тело не раз спасали его раньше. Пока противник радовался, увидав в руках у Бутяна сломавшийся меч или обрубок топорища, атаман живым вихрем врезался в грудь противника, и в мгновение ока ломал могучими ручищами неприкрытую доспехом гортань.
Однако, на этот раз боги не были благосклонны к лихому батьке. Кулак Извека встретил его на полпути и, изменив направление броска, откинул Бутяна в сторону. Громыхнув спиной о камни моста, атаман привычно перекатился через голову и… ощутил, что твердь под ним кончилась. Носки сапог скребнули по отвесным валунам, руки судорожно растопырились в поисках опоры, а тело уже начало движение вниз. Перед мысленным взором Бутяна пронеслись пики камней, поджидающие на дне ущелья. Под ложечкой всё сжалось в ожидании последнего полёта, в конце которого смерть. Однако Ящер в этот раз чем—то отвлёкся, а Перун видимо не спешил получить в свою дружину воина с лошадиным лицом. В последний момент руки Бутяна встретили опору, в виде нижней глыбы моста, и атаман повис над пропастью, как вяленый жерех над подоконником. Вверх, по источенным ветрами камням, тянулись белые полосы птичьего помёта. Чуть сбоку чернели прутья брошенного гнезда, а сверху появилась голова удачливого противника. Синие как небо глаза округлились, но тут же прищурились, встретившись с яростным взглядом Бутяна.
