Ознакомительная версия.
Я пообещал постараться – это все, что я мог. За Полом Массимо стоял Род-Айленд, а на что приходилось рассчитывать мне? На Папашу Андерсона, владельца дешевого придорожного магазинчика.
Однако на следующий день я пошел к нему и рассказал, что случилось. Он слушал внимательно и из вежливости сдерживал смех, хотя пару раз губы у него дрогнули. Согласен, все это казалось забавным – по крайней мере, до вчерашнего вечера, – но какое тут веселье, когда тебе в затылок дышит Холли Маккосленд.
«Да, я вижу, как твоя мама злится, – кивнул Папаша. – Она всегда бесилась, если кто-то пытался сделать что-то лучше ее. Но ради бога, Олден, это всего лишь фейерверки. Она это поймет, когда протрезвеет».
«Я так не думаю, – ответил я, умолчав, что трезвой мама теперь не бывала никогда: пила, пока не засыпала, чтобы, проснувшись, опохмелиться, а потом снова пить до беспамятства. Да я и сам был не намного лучше. – Причина скорее не в фейерверках, а в трубе. Если бы она смогла заткнуть эту чертову трубу Четвертого июля, думаю, остальное ее бы устроило».
«Знаешь, я тебе помочь не смогу, – сказал Папаша. – Мощных фейерверков продается предостаточно, но я привозить их сюда не буду. Во-первых, не хочу потерять лицензию розничного торговца. Во-вторых, не хочу, чтобы кто-то получил травму. Запускать фейерверки пьяным – прямой путь к беде. Но если ты настроен решительно, езжай в Индиан-Айленд и поговори там с одним парнем. Здоровенным пенобскотом по имени Говард Гамаш. Самый большой чертов индеец в Мэне, если не во всем мире. На щеках у него вытатуированы перья, а ездит он на «харлее-дэвидсоне». И у него есть, так сказать, связи».
Есть связи! Именно такой нам и требовался. Я поблагодарил Папашу, записал в своей записной книжке имя «Говард Гамаш» и в апреле следующего года поехал в округ Пенобскот, положив пятьсот долларов в бардачок пикапа.
Я нашел мистера Гамаша в баре отеля «Харвест» в Олдтауне. Папаша не ошибся, назвав его здоровяком: рост шесть футов восемь дюймов, вес, как я прикинул, фунтов триста пятьдесят. Он выслушал мою скорбную песнь и после того, как я купил ему графин «Бада», который он опустошил менее чем за десять минут, сказал: «Что ж, мистер Маккосленд, давайте доедем до моего вигвама, а там обсудим все в деталях».
Ездил он на «харлее-софтейле», большом мотоцикле с мощным двигателем, но когда оседлал его, мотоцикл словно сжался, стал совсем маленьким, вроде тех, на которых клоуны кружат по цирковой арене. Ягодицы Гамаша свешивались буквально до кофров. Вигвам оказался уютным небольшим двухэтажным домиком, с бассейном во дворе для детишек, которых индеец настрогал немало.
Нет, Арделл, мотоцикл и бассейн не имеют значения для истории, но если ты хочешь ее услышать, придется подстраиваться под меня. Домик мне понравился. В подвале даже был домашний кинотеатр. Господи, мне захотелось жить в таком же.
Фейерверки хранились в гараже под брезентом, аккуратно уложенные в деревянные ящики, и от некоторых боеприпасов захватывало дух. «Если тебя с ними поймают, – предупредил он, – ты никогда не слышал о Говарде Гамаше. Это понятно?»
Я ответил, что само собой, и поскольку парень показался мне достаточно честным – во всяком случае, нормальным, – я спросил, что можно купить на пятьсот долларов. В итоге я приобрел в основном батарейные фейерверки с несколькими ракетами и одним фитилем. Поджигаешь его и получаешь ракетный залп. Три «Огненных обезьяны», две «Декларации независимости», одну «Психоделию», которая разбрасывала снопы искр, напоминавшие цветы, и еще один, супер-пупер, до которого я доберусь чуть позже.
«Думаете, такими мне удастся заткнуть трубу этих итальяшек?» – спросил я Гамаша.
«Не сомневайся, – ответил индеец. – Только я предпочитаю, чтобы меня называли коренным американцем, а не краснокожим или Томагавком Томом, а потому терпеть не могу пренебрежительные прозвища вроде итальяшек, болотных жителей, тюрбанников[58] и латиносов. Все они – американцы, как ты и я, и не нужно смотреть на них свысока».
«Я вас понял, – кивнул я, – и учту это на будущее, но эти Массимо меня бесят, и если я вас обидел, считайте, что это тот самый случай, когда не стерпел бы и святой».
«Объяснение принимается, и мне понятно твое эмоциональное состояние. Но позволь дать совет, бледнолицый: по пути домой не превышай скорость, если не хочешь, чтобы тебя остановили со всем этим дерьмом в кузове».
Увидев мои приобретения, мама победно вскинула руки над головой, а потом налила нам по стакану «Ржавого колпака», чтобы это дело отметить. «После такого фейерверка они просрутся десятицентовиками! Может, даже серебряными долларами! Вот увидишь!»
Только получилось все не так. Догадываюсь, вы уже в курсе.
Пришло Четвертое июля прошлого года, и на озере Абенаки было полно людей. Прошел слух, что янки Маккосленды будут бороться с итальяшками Массимо за победу в гонке вооружений. На нашей стороне собралось человек шестьсот. На их – не так много, но все равно предостаточно, гораздо больше, чем обычно. Небось все Массимо к востоку от Миссисипи съехались на шоу четырнадцатого года. На этот раз мы обошлись без такой мелочевки, как петарды или «вишневые бомбочки». Просто дожидались глубоких сумерек, чтобы сразу предъявить козыри. Мы с мамой принесли коробки с фейерверками на край причала, и Массимо поступили так же. По восточному берегу рассыпались маленькие Массимо, размахивавшие бенгальскими огнями; они напоминали звезды, упавшие на землю. Иногда я думаю, что бенгальских огней вполне хватило бы, и сегодня сожалею, что мы не остановились на них.
Пол Массимо помахал нам, мы ответили тем же. Идиот с трубой выдул долгое ва-а-а-а-ах! Пол нацелил палец на меня, как бы говоря: начинай первым, любезный, – и я запустил «Огненную обезьяну». Она вспыхнула в небе под всеобщее а-а-ах. Потом один из сыновей Массимо запустил что-то похожее, только более яркое и горевшее чуть дольше. Толпа выдала о-о-о-ох, а потом загудела эта гребаная труба.
«Хрен с этой говнишкой-мартышкой, – фыркнула мама. – Запускай «Декларацию независимости». Им мало не покажется».
Я запустил, и фейерверк определенно стоил заплаченных за него денег, но эти чертовы Массимо и тут превзошли нас. Что бы мы ни запускали, они все равно брали верх, всякий раз их фейерверки были ярче и громче, а этот говнюк дул в трубу. Как же это бесило нас с мамой! Тут взбесился бы и папа римский. Зеваки в тот вечер получили потрясающее шоу фейерверков, вероятно, ничуть не хуже, чем в Портленде, и я уверен, что по домам они разошлись счастливыми, но на причале Комариной Дыры радость отсутствовала, это я могу вам сказать точно. Мама обычно становится веселее, когда выпьет, но не в тот вечер. Уже полностью стемнело, высыпали звезды, и ветерок тащил над озером пороховую дымку. У нас остался один, самый мощный фейерверк.
«Поджигай, – приказала мама, – и посмотрим, смогут ли они его перебить. Такое, конечно, возможно. Но если он еще раз дунет в свою долбаную трубу, у меня лопнет голова».
Наш последний фейерверк – тот самый супер-пупер – назывался «Дух ярости», и Говард Гамаш клялся, что это нечто. «Что-то фантастическое, – заверил он меня, – и абсолютно нелегальное. Запалив фитиль, сразу отходите, мистер Маккосленд. Будет настоящий фонтан».
Чертов фитиль был толщиной с запястье. Я поджег его и сразу отошел. Он догорел, несколько секунд ничего не происходило, и я уже подумал, что мне подсунули туфту.
«Вот задница, – изрекла мама, – теперь он точно дунет в свою поганую трубу».
Но прежде чем он успел дунуть, «Дух ярости» ожил. Сначала это был фонтан белых искр, потом он вырос, и искры окрасились в нежно-розовый цвет. «Дух» принялся выстреливать ракеты, взрывавшиеся яркими шарами. К тому времени высота фонтана на краю нашего причала достигла двенадцати футов, а искры стали ярко-красными. Все новые ракеты взлетали в небо и взрывались так громко, что создавалось ощущение, будто эскадрилья самолетов пробивает звуковой барьер прямо над нами. Мама зажала уши, но залилась смехом. Фонтан начал опадать, затем выплюнул последнюю порцию искр – как старик в публичном доме, сказала мама, – и в небе расцвел потрясающий красно-желтый цветок.
Повисла тишина – восхищенная, – а потом все зааплодировали как безумные. Некоторые зрители, приехавшие на кемперах, задудели клаксонами, но после всех этих взрывов получилось пискляво. Массимо тоже хлопали, показывая, что они истинные болельщики, и это произвело на меня впечатление: редкое качество для тех, кто привык всегда выигрывать. Трубач даже не притронулся к своей чертовой трубе.
«Мы это сделали! – крикнула мама. – Олден, поцелуй свою мамулю!»
Я поцеловал, потом посмотрел на другой берег и увидел, что Пол Массимо стоит на краю причала, освещенный электрическими факелами. Он поднял палец, как бы говоря: «Жди и наблюдай». И у меня сразу засосало под ложечкой.
Ознакомительная версия.
