Другие предметы на алтаре выглядели более удивительно. Звонок от «Спорткреста» Джека с крапинками ржавчины. Радиоприемник, сыгравший последнюю песню в 1969 году, – странная штуковина с погнутой антенной. Были там и другие предметы, имеющие значение только для папы: сломанные наручные часы, деревянная фигурка индейца, кусочек железного колчедана. Но самый будоражащий предмет находился в центре алтаря: вставленный в рамку портрет Джека на молочном пакете, черно-белая копия его фото в восьмом классе.
Папа заметил мое отражение в стекле и выдавил из себя улыбку.
– Привет, сынок.
– Привет, пап.
– Просто… прибирался.
В его руках не было ни чистящего средства, ни тряпки.
– Конечно, пап.
– Есть хочешь?
– Ну да, конечно. Давай.
– Хорошо, – вымученная улыбка дрогнула. – Давай завтракать.
Завтракать – значит есть хлопья с молоком. Было время, когда мы по утрам готовили, до того как маме осточертел папин пунктик насчет безопасности и она ушла. Папа старается изо всех сил, говорил я себе. Мы хрустели и чавкали, сидя за столом друг против друга, уставившись в тарелки. Периодически мы бросали взгляды вокруг, чтобы убедиться, что стальные ставни крепко заперты. Я вздохнул и плеснул себе еще молока. Из бутылки. Папа никогда не покупал молоко в пакетах.
Он снова и снова поглядывал на часы, пока я с чувством вины выбрасывал остатки хлопьев в мусорное ведро. Когда он зашагал к входной двери, я побежал к себе, натянул куртку и рюкзак и набрал код на ставнях, чтобы их запереть. Лишь когда я оказался рядом с папой, он отпер входную дверь.
Этот ритуал я знал наизусть. Десять замков на двери, один сложнее другого. Отодвигая задвижки, поворачивая ключи и снимая цепочки, я шептал все то же соло на ударных, которое слышал пятнадцать лет: клик, бац, дзинь, бамс, тук-тук, брямс, вжик, бух, клац-клац, бум.
– Джимми, Джимми!
Я прищурился и посмотрел на папу. Он стоял в дверном проеме, такой беззащитный в плохо сидящей рубашке, прижав руки к животу, потому что язва дала о себе знать как по расписанию. Я хотел его пожалеть, но он махнул мне нетерпеливо:
– Сойди с порога, а не то сработают датчики давления. Давай же.
Вместо извинения я передернул плечами и прошел мимо него на лужайку. Услышал попискивание включенной сигнализации, а за ним компьютерный женский голос: «Зона дома в безопасности». Папа вздохнул, будто сомневался в этих словах, и запер дополнительные замки, перед тем как соскочить со снабженного датчиками крыльца. Он приземлился рядом со мной, клочки волос над ушами увлажнились от пота.
Бедняга тяжело дышал, он находился не в той форме, чтобы бороться с личными демонами, разросшимися в его воображении до размера дракона. Его грудь ходила ходуном, и это привлекло мое внимание к торчащему из нагрудного кармана калькулятору с логотипом «Сан-Бернардино электроникс». Легенда гласила, что папа изобрел карман-калькулятор «Эскалибур», который носили ученые-ботаны по всему миру, хотя папа это отрицал. Я же считал, что начальство надуло папу, присвоив изобретение себе. Такое всегда случается с людьми вроде Джима Старджеса старшего. Я почувствовал себя полным дерьмом.
Он проводил меня по лужайке. Камера безопасности у входной двери крутилась, следуя за нашим передвижением. Папа наступил мне на ногу, и я заметил, что его носки, как всегда, покрыты зелеными пятнами. Чтобы компенсировать отсутствие повышения и премий на работе, по выходным папа косил лужайки – в городских парках, на кладбищах, даже футбольное поле школы Сан-Бернардино – и всегда как чудик натягивал защитные очки и перчатки. Уж поверьте, это принесло мне в школе избыток популярности. Он подтолкнул меня пахнущей травой рукой.
– Опоздаешь на автобус, Джимми. А если ты опоздаешь на автобус, мне придется сделать крюк и отвезти тебя в школу, и я опоздаю на работу.
– Почему я не могу просто пройтись?
– Ты же знаешь, как сложно было сделать такое расписание, чтобы мы выходили в одно время. Босс устроит мне головомойку, Джимми, еще какую.
– Не стоило так напрягаться. На автобусе ездит только малышня.
Он бросил на меня суровый взгляд.
– Бдительность никогда не бывает излишней. Вспомни про моего брата Джека. Он был таким независимым. Таким храбрым. Все твердил: «Джимбо, мне всё нипочем». Но это оказалось не так, несмотря на то, что он был…
Я закончил фразу вместе с ним:
– Самым храбрым мальчиком, какого ты видел в жизни.
Папа повернулся в сторону фургона компании «Сан-Бернардино электроникс», в которой он работал (он же «самый безопасный вид транспорта в Сан-Бернардино»), в фургоне папа также возил газонокосилки. Он вздохнул. Я заметил, что из-под пиджака торчит незастегнутая манжета рубашки. Раз он не позволяет мне расти как обычному подростку и даже пройтись до школы самостоятельно не разрешает, то пусть отправляется на работу в таком виде, заслужил.
– Да, таким он и был, – сказал папа после небольшой паузы.
И побрел к фургону и стал его отпирать. Я ковырял землю ногой. Он прав, приближается автобус. Я слышал, как он едет по Кленовой улице, и если я хочу на него успеть, то придется пробежаться. Но пуговица на манжете заставила меня остановиться. Я представил, как молодые коллеги смеются над растрепанным и вечно встревоженным человеком в замотанных пластырем очках, который носит карман-калькулятор «Эскалибур» словно медаль за доблесть. Хватит и одной жертвы в семье.
Я подошел к фургону, выдернул рукав папиной рубашки и быстрыми движениями застегнул его. И слегка улыбнулся. Папа прищурился на меня сквозь грязные линзы.
– Автобус, Джимми…
Я вздохнул.
– Уже бегу, пап.
2
У школы выстроились в ряд тыквы. Перед тем как автобус резко остановился, так что меня чуть не вывернуло, я насчитал сорок одну. Коробки с завтраками и учебники посыпались на грязный пол, ребята встали на четвереньки, чтобы подхватить сбежавшие термосы и карандаши. Я откинулся на сиденье и уставился на вывеску перед школой Сан-Бернардино.
102 ЕЖЕГОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ
ПАЛОЙ ЛИСТВЫ
ВСЮ НЕДЕЛЮ
ПОКАЖИ, НА ЧТО СПОСОБЕН!
ВПЕРЕД, «БОЕВЫЕ МОНСТРЫ»!
В Сан-Бернардино невозможно вырасти, чтобы фестиваль Палой листвы тем или иным образом не запечатлелся в памяти. Может, ты нарядишься принцессой или роботом на детский праздник. Или вызовешься помогать родителям вытирать залитые сиропом столы во время Пира Оладий. Фестиваль берет начало в довольно забавной истории о том, как кого-то изгнали, но я вечно забываю, кто кого изгнал и почему.
Но это не важно, потому что со временем фестиваль превратился для горожан в способ продать друг другу всякую ерунду. Целую неделю повсюду стояли лотки с поделками местных мастеров, явно переоцененными, стойки с никому не нужной одеждой по сниженным ценам, устраивались бесплатные концерты на эстраде в парке, а продавцы машин, рестораны и страховщики делали особые предложения. Заканчивалось все именно здесь, в школе Сан-Бернардино, большим футбольным матчем, а после него – шекспировской пьесой в сокращенной постановке, прямо на том же поле. И спорт, и культура в одном месте, даже не нужно откладывать хот-дог с сыром и острым чили.
В этом году стадион наверняка будет заполнен до отказа, и не только потому, что наша команда непобедима. К западу от школы находилось мемориальное поле Гарри Дж. Бликера, типичное поле с воротами и прожекторами, с многочисленными закутками, где ребята могли тайком распивать пиво и тискать девчонок. В следующую пятницу, однако, на стадионе впервые включат до нелепого огромный экран, который уже много недель стоял в упаковке, пока рабочие завершали монтаж. Этим утром они уже были наверху, на высоких лесах, поправляя каски.
Дурацкий фестиваль, на который мне было совершенно плевать, начинался в субботу, на следующий день, а это означало, что сейчас – последние драгоценные часы, когда все как безумные разукрашивают город в его официальные цвета – красный и белый. Для ребят вроде меня – плохих спортсменов или актеров, да и вообще, если честно, ничем не выдающихся – это было худшее время года.
Я спрыгнул из автобуса последним, но не успел дойти до тротуара, как со стороны главного входа на меня налетел один знакомый парень из тех, кто за обедом сидит за худшим столом. Он вцепился в меня, чтобы затормозить. Мы качнулись, словно в танце. Он ткнул пальцем в сторону школы.
– Таб… – выдохнул он. – В Пещере трофеев.
Больше ему ничего не нужно было прибавлять. Если в школе имелся уголок, пригодный для самых гнусных стычек, то это Пещера трофеев – коридор на третьем этаже, где хранилась школьная коллекция призов. Когда-то здесь располагались классы по французскому и немецкому, но эти факультативы отменили. Лампы дневного света перегорели или их прикрыли тряпками, и коридор превратился в мрачный тоннель зла, который стоило избегать всеми силами, даже ценой опоздания в класс, даже если пришлось бы еще целый урок терпеть полный мочевой пузырь. Время от времени оттуда доносились всхлипы какого-нибудь младшеклассника, получающего свою первую (или четырнадцатую) взбучку.
