– Кара, – прошептала она. – Кара, что все это значит? Что случилось? Кара?
Кара молча обхватила себя руками, и Бет осознала, что первый раз за долгие годы не может ее прочитать. Это было сокрушительное открытие. «Я не понимаю, Кара».
А если она не понимала Кару, значит, не понимала вообще ничего.
Несколько минут спустя вернулась Горкасл.
– Парва, – сказала она, – спасибо за помощь, можешь возвращаться в класс.
Пока Кара поспешно выходила из кабинета, директриса изучала Бет.
– Встань, – холодно приказала она и, когда Бет медленно поднялась со стула, не отводя взгляда, вздохнула.
– Дети вроде тебя, Элизабет, – устало проговорила она, – дети вроде тебя… возможно, мне следовало бы просто передать тебя полиции. – Она явно подбирала слова. – Я оставила сообщение твоему отцу; жди здесь – он придет тебя забрать. Я воспользуюсь случаем, чтобы обсудить этот вопрос с ним.
Сердце Бет, отбивающее миллион ударов в секунду, внезапно замедлилось, и на нее нахлынула слабость. Девушка принялась запихивать баллончики обратно в рюкзак.
– Что же, подождем, – прошептала она.
В три часа Бет наконец-то отпустили. Папа не перезвонил. Она отправилась в парк и несколько часов просто шагала взад и вперед, пожевывая ноготь на большом пальце и щурясь в небо, пока с него не сошли последние краски. Бет знала, что ей так или иначе придется встретиться с отцом, но легче от этого не становилось.
В конце концов, пытаясь не обращать внимания на то, как сжался желудок, Бет заставила себя пойти домой.
В прихожей было темно, и девушка запнулась о гору почтового мусора по дороге к двери гостиной. Рука слегка дрожала, когда Бет, подавив желание выбежать обратно на улицу, взялась за дверную ручку; вот уже несколько недель она не заходила в эту комнату.
– Просто попытайся, – прошептала она, крепче сжимая холодный металл.
Гостиная была похоронена под фотографиями; они покрывали каждый дюйм стен, валялись на ковре, как обломки разбившегося самолета, лежали стопками на каждом, кроме одного, стуле.
Оставшийся стул занимал коренастый лысеющий мужчина, читавший книгу в мягкой обложке; Бет смогла разглядеть название на выцветшем корешке – «Тайна железного кондора». Отец не поднял взгляда на дочь.
Внезапно девушка почувствовала, что в легких не хватает воздуха. По пути домой она прокручивала свои реплики снова и снова, мысленно стараясь выстроить рациональный разговор, но теперь?..
Она опустила взгляд на проплешину на папиной макушке и россыпь как будто приготовленных для птиц крошек на рубашке. Все ее репетиции оказались напрасными. В конечном итоге она просто выпалила:
– Меня исключили.
Он перевернул страницу; его глаза немного прищуривались, перебегая со строчки на строчку.
Желудок Бет сжимался все сильнее.
– Пап, ты слышишь? Пап, пожалуйста. Мне очень нужно, чтобы ты сосредоточился. Могут прийти из социальной службы и, может, полиции. Послушай, я… пап, я облажалась, серьезно. Пап, мне нужна пом…
Она замолкла, когда он поднял на нее взгляд.
Как-то вечером, три года и множество перемен назад, «Тайну железного кондора» читала мама Бет. Она любила старые шпионские романы о временах Холодной войны, о безопасно зловещем мире мягких фетровых шляп, зашифрованных кодов и бомб в портфелях. Тем вечером она отложила истрепанную мягкую обложку с тихим вздохом сожаления, не дойдя до части, которую с нетерпением ждала, но довольная, так как знала, что та будет ждать ее завтра. Нежно поцеловала мужа, перевернулась на другой бок и умерла во сне.
Папа Бет проснулся, одной рукой обнимая жену. Она была восковой и холодной, а ее руки оказались неимоверно тяжелыми, когда он попытался их передвинуть.
Это было утром тринадцатого дня рождения Бет.
С той ночи он спал на стуле – Бет знала, что папа боится спать в спальне, хотя сомневалась, что он когда-либо в этом признается.
С той ночи он читал и перечитывал эту книгу с почти неистовой яростью, пока та не начала распадаться в его руках.
И с той ночи он смотрел на дочь так, с одинаково опустошенным, умоляющим изнеможением на лице.
– Все в порядке, – неуверенно проговорила Бет, злясь на саму себя, что отступила так просто. – Я… Я что-нибудь придумаю… Я со всем разберусь.
Он не ответил. Девушка осознала, что не может вспомнить, когда он в последний раз с нею разговаривал настоящими словами…
Выходя, она споткнулась, случайно наступив на фотографию улыбающегося маминого лица.
Отец издал защитный вопль, и на мгновение чаша ее гнева переполнилась, самую малость, как раз настолько, чтобы раздраженно на него огрызнуться:
– Я оставила деньги на столике в прихожей.
Бет почувствовала постыдное удовлетворение, когда отец вздрогнул.
«Он не виноват, – с усилием напомнила она себе, схватив рюкзак, и погрузилась, пройдя по коридору, обратно во тьму. – Он разбит. Такое бывает».
«А еще, бывает, люди исцеляются», – заговорил в ней более суровый голос: рубец на сердце уплотняется, но оно продолжает биться.
Отец опустил руки, это Бет могла понять; но каждый день, что он сидел на одном и том же чертовом стуле с одной и той же чертовой книгой, был еще одним днем, когда он не пытался их поднять. Бет чувствовала, что ее сердце падает каждый раз, когда она смотрит на него, потому что, даже если девушка не хотела признавать этого, она балансировала на краю той же черной дыры.
Бет с удивлением опустила взгляд на собственные руки, сжимавшие мобильник. Большой палец был готов нажать на вызов номера Кары, отображающийся на экране: чисто мышечная память. Девушка отшатнулась и отбросила телефон, со стуком упавший на тротуар. Бет побежала по улице, словно по ее следу шагала армия призраков.
Шел дождь, уличные фонари сочились на тротуары расплавленной медью. Слезы туманили взгляд, и она шла по улицам скорее инстинктивно.
Перед нею вырос сетчатый забор, огораживавший старую железную дорогу, и она бросилась на него и перелезла, не обращая внимания на ржавчину и свисающие провода, цепляющиеся за руки. Пути, на которые она приземлилась, были заброшенными и незаряженными, участком старой выведенной из употребления ветки. Бет поплелась вдоль них, пиная валяющиеся на земле пакеты из-под чипсов и размокшие газеты. Перед нею открылся вход в туннель, и она вбежала в него.
Только щелкнув одним из трех мощных фонариков, которые она держала в туннеле, Бет наконец-то почувствовала, что может успокоиться. Девушка пробежала взглядом по стенам.
Извивающиеся китайские драконы преследовали крошечные бипланы по кирпичной кладке, вслед за ними шуты вальсировали со скелетами. Огромная рука тянулась к фруктовой вазе, полной планет. Осьминоги, обвивающие якоря, вставшие на дыбы волки, сражающиеся змеи и города, парящие на плотных облаках. Это небольшое убежище под Майл-Энд-роуд было святилищем Бет: пять лет ее воображения, распыленные на шершавых стенах.
Она провела по ним руками, их текстура напоминала ободранную кожу.
– Что же мне делать, ребята? – голос ее эхом отозвался от сводов туннеля, и она прыснула сдавленным смехом. Она разговаривала со своими картинами, только когда дела шли совсем плохо; чтобы говорить с ними вслух, должно было произойти что-то сродни смерти первенца.
Обычно она прибегала к трафарету и аэрозолю, чтобы перекроить город, нарисовать себе безопасный уголок среди бетона: место, где можно было бы дышать. Не этой ночью. Не без Кары, с которой она делилась всем. Сегодня ночью Бет чувствовала себя оторванной от своего города.
Кара.
Гнев прошел сквозь Бет, подобно искре, разжигающей пороховой запал, оставляя по своему следу холод. «Я билась за тебя. Когда этого перестало быть достаточно? Если бы ты только промолчала, мы были бы спасены». В какое мгновение Кара перестала верить, что Бет ее защитит?
Один рисунок приковал ее взгляд: простой эскиз мелом, повторяющийся снова и снова, среди более диковинных образов: длинноволосая женщина, стоящая спиной, оглядывающаяся через плечо, как будто приглашая.
– Что же мне делать? – снова спросила Бет, но мама не ответила. Сейчас она жила только в мыслях Бет и на кирпичах и никогда ничего не отвечала.
Бет прижалась щекой к холодной, грубой стене. Простояв так мгновение, она начала вжиматься все сильнее и сильнее, пока горячая боль не охватила ее саднящие лицо и руки, словно, приложи она достаточную силу, ей удалось бы спрятаться под кожу города.
Низкий звук прорезал ночь, выдернув Бет из оцепенения. Раздался снова, назойливый и знакомый. Бет вдохнула слезы обратно. Девушка находилась за много миль до ближайшего места, откуда могла бы его услышать.
Звук раздался снова, эхом отскочив от кирпичей, – низкий стон поезда.
Внезапно Бет почувствовала спиной тепло. Она повернулась и открыла рот от увиденного.
