Увы, я слишком поздно узнала о своих необычных способностях. Я совсем не хотела убивать отца, а получается – его кровь на моих руках. Его призрак стал моим непрошеным спутником. Всякий раз, стоит мне проснуться после кошмарного сна, я вижу в углу камеры отцовский силуэт. Призрак смеется надо мной. «Ты пыталась от меня сбежать, – говорит он, – но я тебя нашел. Ты все равно проиграла, а я выиграл». Я кричу, что рада его смерти. Требую, чтобы он убрался и оставил меня в покое. Но он не уходит.
Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Завтра утром меня все равно казнят.
Почтовый голубь прилетает поздно ночью. Птица опускается на его руку, обтянутую перчаткой. Он уносит голубя с балкона в дом и снимает привязанный к лапке клочок пергамента. Затем все той же рукой в перчатке, на которой полным-полно пятен крови, ласково гладит голубиную шею и разворачивает послание. Оно написано красивым размашистым почерком.
Я нашел ее. Немедленно приезжайте в Далию.
Ваш верный ВестникЕго лицо остается бесстрастным. Сложив записку, он прячет ее в наручи доспеха. Ночью его глаза – лишь темнота и тень.
Пора в путь.
Пусть думают они, что удержать меня сумеют.
Хоть всю входную дверь обвешайте замками!
А для меня всегда другая дверь найдется.
Тристан Кирслей. Похитительница Звезд
Шаги в темном коридоре. Идущий останавливается возле двери моей камеры. Тюремщик. Здесь все они гордо величают себя инквизиторами. Дверь не достает до пола, и в эту щель тюремщик пропихивает мне миску с баландой. Миска скользит по мокрому полу и останавливается возле черной лужи в углу, где грязная вода становится гарниром к этой еде. Правда, не знаю, у кого язык повернется назвать мутную жижу едой.
– Твой последний завтрак, – слышится из-за двери. Тюремщик идет дальше, бросая мне на ходу: – Советую подкрепиться, уродина. Через час мы за тобой придем.
Его шаги становятся тише, а затем и вовсе глохнут.
Из соседней камеры слышится тонкий голосок:
– Эй, девчонка!
Невольно вздрагиваю. «Девчонка». Отвечать я не собираюсь, но сосед-узник не унимается:
– Это правда? Говорят, ты из них. Из этих… Молодой Элиты.
Молчу.
– Так как? – не унимается сосед. – Да или нет?
Я не отвечаю.
Он смеется смехом узника, который слишком давно томится в камере и потихонечку сходит с ума.
– Инквизиторы говорят, ты умеешь вызывать демонов. Ты их вызывала? А правда, что кровавая лихорадка изуродовала тебе лицо?
Он вдруг затягивает какую-то песню. Слов не разобрать, мелодия мне тоже не знакома.
– Может, твои демоны помогут мне выбраться отсюда? Как ты думаешь? Это им по силам?
Он заходится приступом безумного смеха.
Я никогда не отвечаю на его вопросы. И в разговор с ним тоже не вступаю. Особенно сейчас, накануне прощания с жизнью. Как он сказал? Молодая Элита? Меня вдруг разбирает смех. Может, похохотать напоследок вместе с этим чокнутым?
Снова пытаюсь вызвать силы, столь жестоко освободившие меня от отца. И снова терплю неудачу.
Время тянется еле-еле. Обещанный час давно прошел. Не знаю, сколько еще времени миновало. Но обо мне не забыли. Шаги спускающихся по каменной винтовой лестнице становятся все громче. Я слышу шумное дыхание солдат. В двери камеры тяжело поворачивается ключ. Скрипят ржавые петли. Дверь открывается. Они пришли за мной.
Солдаты остаются в коридоре. Их факелы тускло освещают камеру. Внутрь входят двое. Лица скрыты глубокими капюшонами. Я забиваюсь в угол, но они хватают меня и поднимают на ноги. Потом отпирают замки на кандалах, и те с лязгом падают на сырой пол.
Отбиваюсь, собрав последние остатки сил. «Это не по-настоящему, – пытаюсь успокоить себя. – Это кошмар». Да, это кошмар. Но кошмар наяву. Самый настоящий.
Меня выталкивают в коридор. Один этаж, второй, третий. Вот как глубоко меня держали. Славные подземелья в Башне инквизиции! Постепенно мокрые, осклизлые полы становятся все суше. Грубый камень сменяется полированным мрамором. Появляются колонны и шпалеры на стенах. На каждой – Вечное Солнце. Символ инквизиции. Пространство вокруг наполняется звуками голосов. Где-то поют. Или мне показалось?
Инстинкт жизни заставляет меня сделать еще одну, отчаянную и глупую попытку вырваться. Мои истоптанные сапоги для верховой езды жалобно скрипят на зеркальном мраморе.
Инквизиторы повисают у меня на руках, толкают вперед.
– Ножками шевели, девчонка! – сердито бубнит один.
Редко кто видит их лица. Их так и зовут – Безликие.
Меня выводят из башни. Я попадаю в мир ослепительного света и невольно щурю единственный глаз. Должно быть, меня привели на центральную рыночную площадь. Глаз начинает слезиться, и потому собравшуюся толпу я вижу как в тумане. Вон сколько их пришло посмотреть на мою казнь. По равнодушному синему небу плывут безупречно-белые облака. Вдали высится деревянный помост с чугунным столбом посередине. Вокруг помоста выстроились солдаты инквизиторской гвардии. Все тот же символ на кирасах. Руки в перчатках замерли на эфесах мечей. Я с трудом волочу ноги.
Чем ближе меня подводят к эшафоту, тем громче становятся крики и улюлюканье толпы. В меня летят гнилые фрукты. Мне в лицо выкрикивают оскорбления и проклятия. Эти люди одеты в грязные лохмотья. На ногах – стоптанная, дырявая обувь. Беспросветные бедняки. Они пришли поглазеть на мои мучения, чтобы на время забыть о собственной нужде, унять урчание вечно голодных желудков. Я опускаю глаза. Мир превращается в один пестрый комок. Только эшафот с чугунным столбом неумолимо приближается.
– Демонесса! – выкрикнул кто-то.
Следом что-то маленькое и острое полоснуло меня по лицу. Наверное, камешек.
– Она исчадие зла!
– Предвестница бед!
– Чудовище!
– Одноглазая уродина!
Я зажмуриваюсь, но мысленным взором продолжаю видеть толпу на площади. У всех лицо моего отца и его голос. «Я всех вас ненавижу». Представляю, как душу их, одного за другим. Голыми руками. Я хочу мира и покоя. Внутри что-то шевелится, но едва я пытаюсь ухватить пробудившуюся силу, она тут же исчезает. У меня сбивается дыхание. Теперь я дышу, словно запыхалась от быстрого бега.
Не знаю, как долго меня вели к эшафоту. И вот он – рядом. Это открытие меня ужасает. Самостоятельно мне не подняться по ступеням. Тогда один из инквизиторов подхватывает меня и перекидывает через плечо. Повисаю у него на плече, как охотничий трофей. Инквизитор подносит меня к столбу и снова ставит на ноги.
Этот чугунный столб громаден. Толщиной с меня саму. Сверху свисает петля. По бокам болтаются цепи для рук и ног. Основание столба завалено вязанками хвороста. Все это я вижу как сквозь запотевшее стекло.
Меня прижимают спиной к столбу, сковывают по рукам и ногам, а на шею набрасывают петлю. В толпе продолжают слать мне проклятия и бросать камни. Сама не зная зачем, я оглядываю крыши окрестных домов. Цепи холодят кожу. Напрасно думать, будто кто-нибудь явится меня спасать. Не могу унять дрожь, отчего все мои цепи гремят.
Поочередно разглядываю инквизиторов, останавливаюсь на самом молодом. Он стоит чуть впереди остальных, посередине. Плечи расправлены, подбородок высоко поднят, руки сомкнуты на спиной. Ко мне он стоит боком, и потому я вижу только его профиль.
– Господин Терен Санторо, – кланяясь, торжественно произносит кто-то из инквизиторов. – Главный Инквизитор Кенеттры.
Не понимаю, кому его представляют. Мне? Толпе? Всем? Неужели сам Главный Инквизитор пришел посмотреть, как меня будут сжигать?
Спокойными, уверенными шагами Терен приближается ко мне. Я пячусь, пока не упираюсь спиной в чугунный столб. Цепи громко лязгают. Главный Инквизитор чуть наклоняет голову. Наши глаза теперь почти на одном уровне. Обилие золотого шитья на белых одеждах свидетельствует о высоком положении Терена. На груди покачивается золотая цепь. Для такой должности он на удивление молод. Волосы у него пшеничного цвета, слишком светлые для уроженца Кенеттры, да и подстрижены они по особой моде: по бокам коротко, на макушке длиннее, а сзади убраны в тонкую косицу, перетянутую золотым обручем. Такую стрижку не часто встретишь в Южной Кенеттре. У Терена худощавое лицо, словно вытесанное из мрамора. Больше всего меня поражают его бледно-голубые глаза. Совсем бледно-голубые. При ярком свете они кажутся бесцветными. Но от этих глаз меня пробирает дрожь. В них таится безумие, нечто дикое и необузданное.
Главный Инквизитор поднимает руку в изящной перчатке и отводит с моего лица прядь волос, забрызганных кровью. Затем приподнимает мой подбородок. Он разглядывает шрам на месте левого глаза. Уголки его рта трогает странная, почти сочувственная улыбка.
– Какая досада, – говорит он. – А так ты была бы очень даже красивой.
Я дергаю подбородком.
