Брат Эстебан опустил фонарь на глиняный пол и встал на колени. Вот он взял золотую чашу, поднес ее к тусклому светильнику и, качая головой, что-то пробормотал. Должно быть, огорчился, что на чаше вмятина, что изувечены изображенные на ней фигурки.
– Когда наши люди принимали сокровища, кто-то по неосторожности обронил эту вещь, а то и отшвырнул пинком.
Уж не от гнева ли дрожит голос монаха?
– Ну разве можно обращаться с произведениями искусства, как со скотиной?
Кастелар взял у Эстебана чашу и прикинул на руке ее вес. Добрая четверть фунта!
– С чего бы им церемониться? – спросил он. – Все это скоро будет переплавлено.
– И верно, с чего бы? – с горечью проговорил монах, а через несколько мгновений добавил: – Кое-что мы все же оставим в целости, для нашего императора, – вдруг он заинтересуется. Я отбираю самые лучшие вещи, надеясь убедить Писарро, что их необходимо сохранить. Но он соглашается редко.
– Почему он должен соглашаться? Золото есть золото, а эти туземные божки – не более чем мерзкое непотребство.
Серые глаза монаха взглянули на воина с укором.
– А мне казалось, вы мудры… и способны понять, что у рода человеческого есть разные способы… восславлять Господа через красоту творимого ими. Вы же образованный человек?
– Латынь. Чтение, письмо, счет. История с астрономией по верхам. Боюсь, почти все давно вылетело из головы.
– А еще вы много путешествовали.
– Дрался во Франции и Италии. Научился болтать на тамошних языках.
– Мне показалось или вы действительно освоили еще и язык кечуа?
– Самую малость. Лишь для того, чтобы туземцы не могли при мне прикидываться дурнями или сговариваться о каком-нибудь жульничестве. – Кастелар заподозрил, что из него осторожно и лукаво вытягивают сведения, и переменил тему: – Вы говорили, что описываете все ценности подряд. Где же перо и бумага?
– У меня отменная память. Потом, вы сами справедливо заметили, что эти вещи вскоре превратятся в слитки. Так какой же смысл их описывать? Однако я должен удостовериться, что они не несут на себе колдовских заклятий и иной порчи…
Ведя разговор, Танаквил одновременно сортировал различные предметы – орнаментальные украшения, блюда, сосуды, статуэтки; все они казались Кастелару уродливыми. Аккуратно их разложив, фрай Эстебан из своей поясной сумки достал еще одну необычного вида вещицу. Конкистадор склонился и напряг зрение:
– Что это?
– Реликварий. А в нем фаланга пальца святого Ипполита.
Кастелар перекрестился, но не отступил, а еще зорче всмотрелся в шкатулку.
– Вот, значит, как эта штука выглядит.
Мощехранительница была величиной с ладонь, края скруглены, на черной крышке перламутровый крест. В один из торцов вделаны два выпуклых кристалла – больше похожи на линзы, чем на окошки.
– Великая редкость, – пояснил священнослужитель. – Шкатулку оставили мавры, когда уходили из Гранады. Потом она была освящена этими мощами и получила благословение Церкви. Вручавший ее мне епископ утверждал, что она исключительно сильна против варварской магии. Мне удалось убедить капитана Писарро и фрая Вальверде, что проверка каждого драгоценного изделия инков с помощью этих святых мощей может принести пользу – и уж всяко не принесет вреда.
Монах устроился на полу поудобнее, выбрал золотую статуэтку, изображающую какого-то зверя, и, беззвучно шевеля губами, приблизил ее к кристаллам шкатулки. Проделав эту процедуру, он поставил фигурку на место и потянулся за другой.
Кастелар наблюдал, переминаясь с ноги на ногу.
Через некоторое время Танаквил хихикнул и произнес:
– А ведь я предупреждал, что это скучно. Мне еще на несколько часов работы, дон Луис, так что шли бы вы почивать.
Кастелар зевнул:
– Пожалуй, вы правы. Спасибо за любезность.
Но уйти он не успел – свист и последовавший за ним глухой звук удара заставили резко обернуться. А в следующий миг он остолбенел, не веря глазам.
Что-то появилось у стены. Какая-то массивная вещь, с гладкими обводами, с тусклой поверхностью, на вид сделанная из стали, с парой рукояток впереди, с двумя седлами без стремян. Кастелар видел ее со всей четкостью благодаря ярко светящемуся предмету вроде дубинки, который держал в руке один из наездников. Оба были в черной облегающей одежде, отчего лица и кисти рук казались неестественно бледными, невыразительными.
Брат Эстебан вскочил на ноги и выкрикнул несколько слов. Не испанских.
В это кратчайшее из мгновений от Кастелара не укрылась растерянность, отразившаяся на лицах незнакомцев. Даже если это колдуны, даже если черти из ада, они не всемогущи, им не тягаться с Господом и Его святыми. Шпага конкистадора вылетела из ножен.
– Святой Яго с нами – рази, Испания! – прокричал он старинный боевой клич своего народа, помогавший когда-то изгонять мавров в Африку.
Может быть, караул за стенами хранилища услышит этот призыв, и тогда…
Передний наездник вскинул трубку, она сверкнула, и конкистадор провалился в небытие.
Мачу-Пикчу!
Стивен Тамберли это понял, едва очнулся. Но тут же возникло сомнение: «Нет… Не совсем… Я знаю этот город не таким. Что за век?»
Он встал. Судя по ясности сознания и чувств, его вырубил выстрел электронного парализатора. Модель двадцать четвертого века, а то и более поздняя. Ничего удивительного. Куда больше его поразило появление этих двоих на машине, которая могла быть построена через тысячу лет после его рождения и никак не раньше.
Кругом вздымались знакомые островерхие горы: окутанные облаками, почти сплошь покрытые тропической зеленью и далеко-далеко, на огромной высоте, увенчанные снегом. Над головой парил кондор, ущелье Урубамба было затоплено золотисто-голубым сиянием утра. Однако внизу не заметно ни железнодорожных путей, ни станции. Единственная дорога, которую он видит, проходит здесь, и она построена инками.
Платформа, на которой он стоял, была соединена нисходящим мостиком с возвышающейся над рвом стеной. Внизу на многие акры раскинулся город: сухая кладка каменных зданий, лестницы, террасы, площади. Постройки лепятся друг к другу и цепляются за скалы; они массивны, как сами горы. И если вершины как будто сошли с полотен китайских художников, то все рукотворное наводит на мысли о средневековой южной Франции. Но это лишь поверхностное сходство: тут все чуждо европейской культуре, наделено собственной уникальной душой.
Кроме стука крови в висках, Тамберли слышал только шелест прохладного ветра. Он оглядел крепость: ни единого признака жизни. С отчаянием Тамберли осознал, что она обезлюдела совсем недавно. Повсюду растут трава и кусты, но ни они, ни стихии еще не взялись за свое разрушительное дело. Джунгли не успели ничего толком укрыть, ведь еще очень нескоро наступит тысяча девятьсот одиннадцатый год, когда Хайрам Бингем обнаружит индейский город. Вот эти постройки Тамберли прежде видел лишь в облике руин, а вот эти к той поре исчезли без следа. Кое-что осталось от деревянных и тростниковых крыш. А еще…
А еще Тамберли все-таки был не один. Рядом, скорчившись, сидел Луис Кастелар. Он уже оправился от потрясения; из горла рвался свирепый рык. Кругом в напряженных позах стояли мужчины и женщины. У края платформы Тамберли заметил темпороллер.
В следующую секунду он обратил внимание, что его держат под прицелом, и оглядел людей. Странный фенотип, ничего общего с известными ему расами. Из-за этого люди казались похожими как две капли воды: будто резцом искусника выточенные черты, высокие скулы, узкие носы, большие глаза. Алебастровая кожа резко контрастирует с волосами цвета воронова крыла; радужки глаз тоже светлы. И никаких признаков растительности на лицах мужчин. Высокие, стройные, гибкие люди. Одежда и на мужчинах, и на женщинах облегающая, из одного предмета, без видимых швов и застежек. На ногах полусапожки из какого-то черного лоснящегося материала. Серебряное шитье – главным образом узоры в восточном стиле. Кое на ком, помимо основного костюма, яркий плащ – красный, оранжевый или желтый. На широких поясах карманы и кобуры. Волосы длинные, до плеч, прихваченные или простой головной повязкой, или орнаментальной лентой, или диадемой с блистающими каменьями.
Людей было около тридцати. Все они выглядели молодо. Что-то подсказывало Тамберли: у них за плечами немало прожитых лет. Наверное, они просто не стареют. В осанке – достоинство пополам с настороженностью, в движениях почти кошачья уверенность.
Кастелар озирался. У него отобрали и шпагу, и кинжал. Шпага блеснула в руках незнакомца; конкистадор напрягся, словно решил напасть.
Тамберли схватил его за руку.
– Успокойтесь, дон Луис! – сказал он. – Это бесполезно. Хоть всех святых призовите на помощь, но только не наделайте глупостей.
Испанец что-то проворчал и подчинился. Тамберли держал его и чувствовал, как под тканью одежды и человеческой кожей кипит гнев. Кто-то из окружающих произнес несколько слов – удивительный язык, не то мурлычущий, не то чирикающий. Другой сделал жест, словно просил товарища умолкнуть, и двинулся вперед с необычной грацией – как будто не шагал, а плыл. По всей очевидности, он был тут главный. Лицо с орлиными чертами, зеленые глаза, тронутые улыбкой полные губы…
