– Сударыня, я не возражаю, но прошу, чтобы вы это сделали в моем присутствии.
Испанец тенью следует за мной. Когда я щелкаю выключателем, похититель ахает от неожиданности. И так сжимает мою руку, что наверняка останутся синяки.
– Вот это да! – Отпустив меня, он озирается.
На Санта-Крусе, конечно, есть электрическое освещение, но Пуэрто-Айора – бедная деревушка, и я не думаю, что он заглядывал в жилища персонала станции. Попробую-ка я посмотреть на обстановку его глазами. Да, это непросто. Я-то воспринимаю все как само собой разумеющееся, а каким оно предстает гостю из другой эпохи? Много ли из увиденного он понимает?
«Мотоцикл» занимает большую часть циновки, загораживая стол, диван, тумбу с телевизором и шкаф с книгами. Два стула он опрокинул. Дальше противоположная от входа стена, отворена дверь в коридорчик. Ванная комната и кладовка слева, а справа встроенный шкаф для верхней одежды и спальня. В самом конце – кухня, ее дверь затворена. По нынешним меркам – конура собачья. Но бьюсь об заклад, в шестнадцатом веке такое жилище мог себе позволить не всякий преуспевающий купец.
Кастелар дивится обилию книг.
– Зачем вам столько?! – восклицает он. – Вы же не духовное лицо.
Вообще-то, книг у меня не больше сотни, и часть из них учебники. И потом, разве Гутенберг не жил до Колумба?
– А переплеты убогие! – Кажется, при виде негодных обложек он снова обретает уверенность в себе.
Надо полагать, в его время книги были редкостью и стоили очень дорого. Ну и мягких обложек, конечно, тогдашний мир не знал.
Заметив пару журналов, дон Луис недовольно качает головой – они и впрямь кричаще-пестрые.
– Давайте показывайте ваши покои, – снова переходит похититель на грубый тон.
Я подчиняюсь. И стараюсь объяснять как можно понятней. Он уже видел (то есть увидит) в Пуэрто-Айоре водопроводные краны и унитазы со сливом.
– Как же вымыться хочется! – вздыхаю я.
Принять бы горячий душ да переодеться в чистое – тогда, дон Луис, мне и вашего рая не надо.
– Соблаговолите, ежели вам угодно. Но только в моем присутствии! Я должен видеть все, что вы делаете.
– Что? Даже… гм… даже это?
Смутить его, оказывается, можно. А вот переубедить…
– Уж не обессудьте, сударыня. Я, конечно, отвернусь, но буду видеть достаточно, чтобы вы не отважились на какой-нибудь трюк. Смелости вам не занимать, и наверняка тут имеются неизвестные мне устройства.
Ах, если бы! Какая жалость, что нет у меня привычки держать в комоде под нижним бельем пистолет сорок пятого калибра.
До чего же трудно убедить Кастелара, что стоячий пылесос – не пушка! Приходится тащить штуковину в гостиную и демонстрировать. Улыбка делает испанца почти похожим на нормального человека.
– По мне, так лучше простая уборщица, она не воет бешеным волком, – комментирует он.
Оставив пылесос в гостиной, мы спускаемся в коридор и проходим на кухню. Там испанец восхищается газовой плитой с автоподжигом.
Чем не предлог, чтобы сказать:
– Хочу сэндвич с пивом. Сэндвич – это еда. А вам? Теплую воду и полусырую черепашину, как вы привыкли?
– Вы предлагаете мне свое гостеприимство? – удивленно спрашивает он.
– Можно и так сказать.
Поразмыслив, он отказывается:
– Премного благодарю, но у меня все-таки есть совесть, и я не могу преломить с вами хлеб.
Как трогательно! И забавно.
– Не слишком ли это старомодно? И если мне не изменяет память, это в ваше время Борджиа прославились своими проделками? Или раньше? Давайте считать, что мы враги, садящиеся за стол переговоров.
Он наклоняет голову, снимает шлем и водружает на кухонную стойку.
– Сударыня, у вас доброе и благородное сердце.
Пища восстановит мои силы – и, возможно, сытость обезоружит конкистадора. И не только сытость. Я могу быть соблазнительной, когда захочу.
Надо вытянуть из него как можно больше сведений. И быть начеку.
Ах, как бы все это было увлекательно – если бы не было так страшно.
Он наблюдает за моими манипуляциями с кофеваркой. Интересуется содержимым холодильника, вздрагивает при хлопках, когда я откупориваю пиво. Делаю глоток и протягиваю ему банку.
– Видите, не отравлено. Присаживайтесь.
Он устраивается за столом. Я вожусь с хлебом, сыром и прочей снедью.
– Необычное питье, – говорит он.
Надо думать, средневековое пиво сильно отличалось от нашего.
– Вы бы предпочли вино? У меня есть.
– Нет, мне нужен ясный ум.
Увы, от калифорнийского пива не сомлеет даже кошка.
– Сеньорита Ванда, расскажите о себе.
– Если вы, сеньор Луис, поступите так же.
Расставляю на столе тарелки. Беседуем. До чего же интересная ему досталась судьба! Хотя, по его мнению, моя ничуть не уступает. Но я-то женщина. С точки зрения средневекового испанца, моя жизнь должна быть посвящена воспитанию потомства, домашнему хозяйству и молитвам. Исключением из этого правила может быть разве что королева Изабелла Первая.
Вот и хорошо. Надо, чтобы он меня недооценивал.
А чтобы этого добиться, нужны специальные приемы. Жаль, что я не обучена восторженно хлопать ресницами и провоцировать мужчин на хвастовство.
Значит, нужно учиться на ходу.
Чтобы свидания не превращались в борцовские матчи, надо их своевременно прекращать. Так я и поступаю, если парень считает женщин существами второго сорта.
Впрочем, Луис ведет себя не по-скотски, он вежлив и выполняет обещания. Неуступчив, но деликатен… Убийца, расист, фанатик – плоть от плоти своего мира. Человек слова, бесстрашный, готовый жизнь отдать за други своя. Его амбиции достойны Карла Великого. Нежный полузабытый образ оставленной в Испании матери – женщины бедной, но гордой. У него нет чувства юмора, но он пылкий романтик.
Смотрю на часы. Близится полночь – мы засиделись.
– Так что же вы, дон Луис, намерены предпринять?
– Добыть оружие вашей страны.
Ровный голос, улыбка. Он видит, что я обалдела.
– Удивлены, сеньорита? Но в чем же еще я могу нуждаться? Я не намерен задерживаться здесь. Пусть сверху ваш мир похож на преддверие рая, но внизу это сущий ад. Тысячи несущихся куда-то с дьявольским ревом колесниц, чужой народ, язык, образ жизни… Повсюду буйствуют ересь и разврат. Не обижайтесь на меня. Я верю, что вы добродетельны, хоть и носите такое бесстыдное платье. Но разве вы веруете в Господа? Ведь ясно же, что в грош не ставите Его законы, касающиеся поведения женщины. – Он укоризненно качает головой. – Нет, я вернусь в эпоху, которая принадлежит мне и моей стране. И вернусь не с пустыми руками.
– Как вернетесь? – спрашиваю с ужасом.
Он теребит бороду:
– Я уже все обдумал. Не стоит брать одну из ваших повозок – для нее у нас нет ни дорог, ни топлива. Да и не сравнится она по изяществу с моей трофейной «Флорио». Но ваше огнестрельное оружие наверняка превосходит испанские аркебузы и пушки, точно так же как последние превосходят индейские копья и луки. Да, ваши ружья – это, пожалуй, наилучший выбор.
– Но у меня нет никаких ружей. И раздобыть их я не смогу.
– Вы знаете, как они выглядят и где хранятся. В армейских арсеналах, например. У меня будет к вам уйма вопросов в ближайшие дни. А выяснив все необходимое, я воспользуюсь очень хорошим средством, чтобы пройти незамеченным через любые двери и запоры и унести все, что мне приглянется.
А ведь и правда, у него неплохие шансы. И у него есть я: в первую очередь инструктор, во вторую – проводник. Как же мне уклониться от такой сомнительной чести? Ответить категорическим отказом и геройски погибнуть? Но он просто найдет другой способ добиться своего, а дядя Стив останется невесть где и невесть когда.
– И как же… вы собираетесь применять украденное оружие?
Он с пафосом отвечает:
– Я возглавлю армии императора и поведу их к победе. Отброшу турок, выкорчую лютеранскую крамолу – я слышал, на севере бушует мятеж. Усмирю французов и англичан. Будет и последний Крестовый поход. – Испанец переводит дыхание. – Но прежде всего я должен завершить покорение Нового Света и сосредоточить в своих руках власть над ним. И не потому, что пуще других алчу славы, а потому, что для сей миссии я избран самим Господом.
Голова идет кругом, стоит вообразить последствия реализации самой невинной из его затей.
– Но если вы это сделаете, все, что нас окружает сейчас, исчезнет! Меня тоже не будет – я просто не появлюсь на свет.
Он крестится:
– На все воля Божья. У вас есть выбор: послужите мне верой и правдой, тогда я увезу вас с собой и позабочусь о вашем благополучии.
Благополучие испанской женщины в шестнадцатом веке? Ну-ну. Еще не факт, что я жива буду. Ведь мои папа с мамой так и не родятся. Или родятся? Я в этом ничего не смыслю. Просто убеждена: дон Луис пытается управлять силами, которые непостижимы и для него, и для меня, и, возможно, для всех остальных – кроме, может быть, Стражи Времени, о которой он упоминал. Этот испанец точно ребенок, играющий на снежном пласте, готовом обрушиться лавиной.
