вернуться с Кэлом в деревню. Но вместо этого его бледное лицо исказилось гневом:
– Прекратите это оттягивать! – голос его налился непонятным Кэлу отчаянием, и раздражение усилилось. – Вы уже обещали, что убьете меня, – и не убили! Потом пообещали снова! Просто сделайте уже и закончим с этим!
Он так и стоял перед ним, упираясь ногами в землю, сжав руки в кулаки. Он злился – и Кэл разозлился тоже, но и на это у него не было времени.
– Не надо мне указывать, когда и в кого стрелять, – процедил он, глядя на него сверху вниз. – Поднимайся.
Но, конечно же, несносный мальчишка не хотел слушать:
– Это моя жизнь! – он повысил голос, задирая подбородок. – И я хочу сам решить, когда она закончится!
– Мне все равно, – отрезал Кэл. – Вставай. Живо.
– Если вам все равно…
На этот раз Кэл не стал дослушивать. Он дернул Киарана вверх – тот ничего не весил, – ставя его на ноги, но наткнулся на сопротивление:
– Нет, отпустите… – тот задергался, отбиваясь. – Отпустите меня!..
– У меня нет времени на твои истерики! – Кэл встряхнул его с такой силой, что у Киарана сбилось дыхание и он наконец заткнулся. – Я не могу убить тебя прямо сейчас, но если ты не перестанешь создавать мне проблемы, то я снова надену на тебя чертову полынь.
Кэл удерживал его на весу за плечи, потому что не был уверен, что тот не осядет снова на землю, едва его отпустят. Взгляд Киарана, замутившийся было истерикой, снова прояснился. Он тяжело дышал, но смотрел на Кэла зло, испуганно и почти с ненавистью. Да и пусть – если парень хочет посоревноваться в том, кто из них сейчас больше зол, ему в жизни не выиграть.
– Я не жестокий человек, – повторил его слова Кэл, – если ты не заставишь меня быть жестоким. Все понятно объяснил?
Он опустил его – и Киаран нетвердо покачнулся, но устоял на ногах. У него не получилось придать лицу прежнее отсутствующее выражение, но яркие эмоции медленно исчезали, оставляя после себя только эхо.
Эмоции? К черту. Пусть разбирается с этим сам.
– Давай, – Кэл подтолкнул его дулом в спину, – вперед.
…В Ирландии и Шотландии его иногда называли «праздником мертвых», устраивались жертвоприношения, считалось, что в эту ночь умирают люди, нарушившие свои гейсы… Самайн знаменует начало зимней, темной половины года. Он соединяет две половины года, темную и светлую, соединяет два мира – Верхний мир людей и Иной мир…
Норман вздрогнул, хотя ветер даже не коснулся его.
Конечно, он знал.
– Он завладел моей подругой, – сипло сказал Норман. – Мне нужно… Мне нужно знать, как от него избавиться.
Внутри он понимал, что несет чушь. Самайн. Что-то настолько древнее нельзя было «убить». От чего-то, протянувшего к ним руки сквозь тьму тысячелетий, нельзя было «избавиться».
Норману следовало задать другой вопрос.
Мойра будто бы побледнела и вместо ответа покачала головой:
– Я была ему нужна. Все могло получиться в тот раз, когда они подняли его со дна. Первого круга уже не было, огни во тьме еще не зажглись, и некому было петь песню, – она снова пыхнула трубкой, зло, горько сощурилась слепым глазом. – Он мне приснился, – она повернулась так резко, что Норман отшатнулся. – В первую ночь здесь. Круг. Только мне, потому что я ему подходила. Я была особенной, мальчик, – она ткнула его в грудь узловатым пальцем, но Норман едва почувствовал. – И он снился мне, снился и снился. Во вторую. И в третью. А на сорок восьмую ночь, когда стемнело, – она понизила голос, – они вытащили меня из постели. Они растащили его по подвалам и кроватям, они носили его на себе, и он проник им в головы, позвал за собой на Ту сторону. Они стали черными, как сама ночь. У них еще были лица, но я знала, что это ненадолго.
Подумав о Джемме, Норман почувствовал, как дрожат руки.
– Йен ошибался. Малышка ему не подошла. Она не была особенной. И тогда, стоило наступить ночи, они пришли за мной. Больше я не стреляла в воздух. Заперла дверь и выстрелила себе в глаз.
Норману показалось, что сейчас он увидит, как на месте слепого глаза окажется жуткая рваная рана, глубокая бездна смерти. Но нет, обошлось, Мойра только отвернулась. Она молча сделала несколько затяжек из трубки, а потом призналась:
– Но сны не прекратились.
В голосе ее он впервые услышал страдание.
– Все это – мой вечный сон… Повторяющийся вновь и вновь, стоит зиме прийти.
И только сейчас Норман с ужасом понял, что Мойра не побледнела. Нет, это сквозь кожу ее лица просвечивал череп. Времени оставалось мало.
– Но я ему больше не нужна, – в ее голосе прорезалось облегчение. – Теперь время потечет в обратную сторону. Ему привели другого первенца.
Мы не привели ее, хотелось крикнуть Норману. Вы притащили нас сюда! Вы обманывали нас, задержали нас здесь, пока не станет слишком поздно, водили за нос, вы… Ничего из этого он не произнес.
Как будто у призраков прошлого был выбор.
– Знаешь, единственное, о чем я жалею… – она сплюнула на землю, но слюна исчезла, не долетев до земли. – Прежде чем провалиться в этот сон, мне нужно было спасти Брадана. Надо было выйти на улицу и выстрелить в него – тогда он бы не оказался там, внизу. Он бы просто умер, мой мальчик. – У Нормана сжалось сердце. – Мой глупый, глупый внук.
Но прежде чем он выдавил из себя слова сожаления, она обернулась к нему и сбивчиво зашептала:
– Но Oн не отдает свое. Все, что умирает зимой на этих землях, принадлежит ему. Чернота пожирает его добычу, и имя этой черноте – Он. Ты знаешь его имя. Ты знаешь?
Норман кивнул. Ее глаза бледнели.
– Патрик зажег пасхальные свечи раньше, чем загорелись священные костры Белтейна, – шептала она. – Патрик был так глуп, так ослеплен своей силой… Патрик разбил первый круг. Но они об этом позаботились. Они знали, что один круг никогда Его не удержит. Но у Него так много силы, мальчик, так много… Он поглощает жизнь, стоит ей попасть сюда… Второй…
Она дышала ему в лицо зимним ветром.
– Второй круг разбили мы.
– Он довольно долго там стоит, – сказал сбоку голос Доу. – И думает, видимо, что его не замечают.
Взгляд лже-Купера дернулся от Джеммы к спине Доу. Тот так и не обернулся – стоял, вытирая нож, лицом к окну. Облегчение волной скатилось по плечам: эти долгие мгновения, пока лже-Купер смотрел на нее немигающим взглядом, Джемма думала, что реальность снова дает крен и только она его видит.
– Ну… Вас вряд ли удастся обмануть.
Это сказал лже-Купер, обращаясь к Доу. Впрочем, кажется, тот и не думал оборачиваться. Только спросил:
– Почему
