пренебрежительно отвечает Ар, вновь поворачиваясь к своему рабочему столу.
– А это поможет?
– Либо поможет, либо нет. Известно, что он облегчал отдельные случаи более легкого отравления. Но по большей части жертвы просто умирают. А если не умирают, то сложно сказать, в чем там дело: в реальных целительных свойствах мираизиса или же просто отравление было не такое тяжелое. В любом случае ему не повредит.
Я морщусь.
– А если бы я попросил у вас дозу яда, вы бы мне ее дали?
– Зачем? – Ар обращает ко мне свои слишком уж проницательные глаза, один из них выглядит больше из-за выпуклого хрустального окуляра, который она вдавила себе в глазницу.
– Простая предосторожность, мадам.
Она задирает бровь, и окуляр вываливается, повиснув на цепочке. Но отвечает она лишь:
– Пришли ко мне пажа через час. Я подготовлю тебе дозу.
Я склоняю голову в знак благодарности. Затем оглядываюсь на открытую дверь, ведущую в палату. Там стоят койки, и одну из них предположительно занимает лорд Рат. Мне виден еще один стражник, приглядывающий за новым пленником-пациентом мадам Ар.
– Мадам, – говорю я и вновь поворачиваюсь к своей королевской целительнице. Она уже склонилась над другим столом, возясь с какими-то странными инструментами. – А вы уже успели провести тесты, о которых я просил? Над теми двумя кубками, что я вам послал?
– Вон теми? – спрашивает Ар, указывая на очередной стол. На нем я вижу два кубка из-под крильге, которые забрал из приемной моего зала совета. Они оба погружены в прозрачные баки с какой-то густой, вязкой субстанцией. Небольшие пузырьки поднимаются с них и тянутся к поверхности, где образуют жирную на вид пену. – Они все еще на первоначальном этапе погружения в гульг, – отвечает она. – Дай мне несколько дней.
Я киваю и подавляю тяжелый вздох. Если честно, я не уверен, что хочу узнать те ответы, которые ищет для меня моя целительница. Но если кто-то в этом дворце пытается навредить Фэрейн, используя раог, то я должен выяснить, кто это. Пока не стало поздно.
Шелковый синий балдахин над головой расшит серебряными звездами. Странный дизайн для спальни трольда.
Я слишком живо помню, как напряжены были Фор и его люди, пересекая открытую равнину под ночным небом на пути к замку моего отца. Ни до того, ни после я не ощущала в Форе подобного страха. Ни когда я впервые встретила его в пылу битвы с дикими наездниками на единорогах. Ни когда он спас меня от ужасных пещерных дьяволов вскоре после моего прибытия в это королевство. В обоих случаях он был воплощением отваги и решимости, а также глубокой и опасной свирепости. Боялся он, лишь когда находился под открытым небом.
А потому этот балдахин воистину странный. Может, Фор думал, что моей сестре так будет проще поддаться его ласкам, если она сможет смотреть на россыпь звезд.
Я содрогаюсь. Тупая боль все еще эхом отзывается в моем теле – последствия морального избиения, которому я подверглась в саду. Эмоции Фора были столь сильны, а я совсем не подготовилась. Не было никакой возможности возвести какие-либо ментальные укрепления. И все же могло быть и хуже. Дома, в Белдроте, подобный поток эмоций совершенно вывел бы меня из строя на многие дни. Здесь же, пусть у меня и болит каждая косточка, я по крайней мере могу связно мыслить. Что еще лучше: когда я пытаюсь двигаться, руки и ноги мне подчиняются.
Я стискиваю свой кулон, тянусь к вибрации в самой его сердцевине. Она мягко пульсирует у меня в ладони, течет по моему телу, усмиряет боль, смягчает ее, как бальзам. Внезапно камень странно вздрагивает. В тот же миг я слышу слабое, гудящее поскуливание, сознаю его лишь самым краешком разума. А вместе с ним – притяжение.
Я хмурюсь, открываю один глаз, осматриваю спальню. Мой взгляд падает на два кубка, стоящие на столике у противоположной стены. Желудок сжимается. Фор и я использовали эти кубки, когда пили за нашу брачную ночь. Я помню вкус вина фейри на языке, жжение, с которым оно скользило вниз по горлу. Я закашлялась, непривычная к таким крепким напиткам. Фор назвал это кеизом и сказал, что это лунулирийский напиток. Он сказал, что видел, как я пила его в Белдроте. Но он видел Ильсевель. Откуда ему было знать, что стоящая перед ним невеста в жизни и капли в рот не брала. Еще один пункт в длинном списке моей лжи.
По животу пробегает дрожь. Мне не нравится вспоминать те мгновения, когда мы наконец остались наедине. Когда он поцеловал меня, а затем раздел. Когда я все еще могла сказать ему правду. Да, он был бы в шоке. Может быть, в ужасе. Но тогда он знал бы, что я не хочу его обманывать, что я здесь лишь по велению моего отца. Что я никогда бы намеренно не сделала чего-либо, что может ему навредить. Как же ему теперь мне верить? Я взяла столь многое, что мне не предназначалось…
Я начинаю переворачиваться на другой бок, собираясь спрятать голову под одеяла и вновь соскользнуть в сон. Вместо того я снова ощущаю притяжение, настойчивое подергивание. На этот раз я почти уверена, что исходит оно от тех кубков. Но почему?
– Ладно, – бормочу я и выпускаю кулон. Он падает мне на грудь, а я откидываю покрывало и свешиваю ноги с края кровати. Мои ступни босы, а пол холодный. Я спешу перескочить с камня на меховой коврик, потом снова на камень, пересекая комнату по направлению к столику, и заглядываю в один из кубков. В ответ на меня смотрит кучка хрустальных осколков.
– Ох, – мои губы приоткрываются. Теперь я помню ту острую агонию, что пронзила мои чувства, когда Фор швырнул эти камни об стену. Потом они притянули меня к себе. Я встала на колени, собрала их в ладони и держала, пока они вибрировали, издавая песнь боли. Боли Фора. Дрожь была словно музыка. Они содрогались в моих руках, пока один за другим не… умерли.
Это глупо, конечно же. Камни не умирают. Это ведь камни. И все же я ощущала их боль. А когда они наконец затихли, я положила их в этот кубок, чтобы сохранить. Не знаю, что я собиралась с ними делать. Я не могла толком думать. И я уж точно не знаю, что с ними делать теперь.
Они тревожат меня. Видеть, как они лежат вот так, на дне этого кубка, – это
