уж после и остальные. Даже Аскольд, вечный бунтарь и угрюмый юноша, и тот нет-нет, да и кинет дельный совет, где какой уголок лучше подогнуть. Уж давно гостиная и прихожая украшены бумажными цветами всех мыслимых размеров и оттенков. Но каждую пятницу Эйрин, точно погружённая в сон, преображается и с немыслимым азартом тащит из спальни кипу цветной бумаги в гостиную, где предстоит чудесное превращение плоской бумаги в объёмные, воздушные цветы.
Дедушка Риган сравнивает себя с субботой. Ленивый неуклюжий день. Но даже в нём нашлось место для затейливых дел. После полудня, когда тени удлиняются в вечер, дедушка Риган берёт старенький фотоаппарат и устраивает самую настоящую охоту за тенями. Он ловит их на стенах, потолке, деревянном полу и даже на лицах близких. После, вволю наохотившись, дедушка Риган направляется на чердак, где у него отгорожена чёрной ширмой фотолаборатория. Вот тут-то семейство, не устояв перед соблазном, пробирается в тёмный закуток с красной лампой и затаив дыхание, следит за волшебством на проявляемых снимках. Корнеусу очень по душе игра, которую придумал Аскольд – каждый внимательно изучает фотографию, а после выдаёт, что на ней представляет собой тень. Иной раз споры вырастают до серьёзных дебатов, но бабушка Оссия тут же пресекает жаркие прения горячим пуншем и солёным печеньем. Это лакомство всегда безотказно действует на спорщиков, примиряя их, а тени остаются тенями на чёрно-белых снимках.
Средой или серёдкой заправляет мама. Она спускается в подвал и собирает всю паутину, которую с предыдущей среды успели наткать домашние пауки-плетуны. Их нити прочны, как шёлк, и длинны, как беспрестанные россказни тётушки Делмы. Мама аккуратно расплетает сложное плетение паучьих силков, а когда это изящное кружево переходит в крошечный клубочек, ставит кастрюльку с луковой шелухой и опускает туда полупрозрачный моточек. Нить окрашивается в сочный багровый цвет. И вот, уже перед самой полночью мама берёт в руки просушенный клубок нити и приступает к самой любимой части своего занятия: вяжет скатерть для большого гостиного стола. Ажур выходит тонкий и воздушный. Узорчатая скатерть готова на две трети, но мама уверяет, что к новогодней ночи её работа будет завершена, и стол предстанет в новой красе. Корнеусу интересно – что думают по этому поводу плетуны в подвале, ведь мамино хобби отняло у них уже несколько скатертей за ушедшие года?
– Подумаешь, воскресенье, – ворчит Аскольд воскресным утром, – это тебе не понедельник.
Спорить, конечно, бессмысленно со старшим братом, в каком-то смысле он прав. Его одержимость в строгости и чопорности порой заходит далеко. В остальные дни Аскольд более-менее терпим и даже снисходителен в отношении занятий родственников, но не в понедельник. В первый день недели все вещи должны лежать на положенных им местах: туфли и ботинки в стенном шкафу, плащи и пальто – на крючьях, вбитых ещё дедушкой Риганом в его юность. Крючья большие, кривые и когтистые, семейство их игнорирует и в обычные дни вешает одежду в шкаф, но не в Аскольдов день. Тут юноша заправляет всеми. Даже шляпам отведено место на верхней полке, туда их приходится забрасывать, уподобившись игроку, мечущему диск. А так шляпки преспокойно лежат на стуле и никому не мешают. Каждой маломальской вещичке в доме есть своё место, и Аскольд на него указывает. В какой-то мере понедельник – день приборки, не уборки, нет, эти понятия чётко различимы для Корнеуса. Порой даже забавно наблюдать, как старший брат пыжится, строит из себя всезнайку и зануду, и тем более ещё потешнее смотреть, как багровеет его обычно бледное лицо, когда вещи выставленные по порядку, страннейшим образом вновь перекочёвывают на прежние места. К ночи Аскольд выдыхается и сдаётся, а дедушка Риган как-то очень уж хитро щурится бабушке Оссии.
Но сегодня воскресенье – день Корнеуса. Ещё совсем тихо за окном, солнце ещё не проснулось окончательно, чтобы затевать день, а всё естество Корнеуса уже трепетало от предвкушения. Нет, сегодня не будет домашних приборок, ватрушек с крапивой, бумажных роз и вязаной скатерти, и охоты за тенями тоже нет, но от этого не грустно, а даже радостно. Ведь сегодня особенный день, как упомянула мама.
– Сынок, ты уже проснулся? – не постучавшись, отец заглянул в комнату младшего сына. – Всё уже готово. Нужно идти, пока они спят, иначе ничего не получится.
– Уже иду, пап, – отозвался охваченный волнением Корнеус.
В пижаме и босиком он спустился в подвал дома, где его уже дожидались остальные члены семьи. В молчании, почти священном, отец и старший сын сдвинули в сторону пыльный ветхий шкаф, несмотря на внешний вид, он ещё был достаточно крепок и мог дать фору дедушке Ригану.
За шкафом чернел широкий лаз.
– Выбирай, сын, – повелел отец Корнеусу.
Корнеус закрыл глаза и с особым, понятным только ему трепетом, втянул ноздрями влажноватый, земляной воздух. Сотни нор с развилками, угловыми заломами, спиральными кольцами – он чувствовал их всех разом. Но нужно выбрать одну. И красная ниточка, вспыхнувшая в воображении, выстлалась перед мысленным взором, пульсировала и приглашала следовать.
Корнеус встал на четвереньки и первым вошёл в темень подземного лаза, за ним на корточках заползли старшие. По давнишней сговоренности – ни словечка, ни вздоха, ни шороха. В каком-то месте лаз раздвоился, но Корнеус, ведомый красной нитью, выбрал правую ветвь пути. В норе им попалось ещё несколько развилок и, одолев их, они пробрались к заслону из жестяного листа, за которым таилось нутро другого подвала. Папа давно разъяснил младшему такую путаницу в ходах особой мерой безопасности, равно как и отчего все «дорожки» тянулись только к домам с семьями. Одиночки семейству Корнеуса без надобности.
Скоро отряхнувшись, семейство тихонько поднялось по ступеням подвала и оказалось в чужом доме, где ещё царил сон. Одолевая подъём на верхний этаж дома, Корнеус уже слышал биение сердец. Их трое: два больших и одно крохотное. Но как же сладко они бились, как заманчиво их ритм звучал для чуткого слуха Корнеуса.
Наверху две спальни. Не сговариваясь, разделилась на две группки – взрослые бесшумно вошли в одну из спален, а дети в другую. Этого утра Корнеус ждал всю неделю, ради него терпел блажи и разделял приятности родни.
В детской кроватке под стёганым цветочным одеялом мирно спала девочка, почти ровесница Корнеуса. Её тонкие веки вздрагивали от предпоследнего сновидения, а дыхание с тихим сопением вылетало из полураскрытого рта.
Аскольд и Эйрин уже стояли в изголовье. Корнеус приблизился и склонил голову так низко, что его ухо коснулось того места, где под прослойкой одеяла девичье сердце чеканило жизнь. Юное, полное любопытства и увлечений сердечко.
Аскольд кивнул. И только теперь Корнеус позволил себе пригубить жизнь из сонных уст
