А я не могу радоваться этому. Думать об этом не могу. Внутри у меня пусто: хрупкая, высушенная, ломкая скорлупа.
Как все бессмысленно …
Каждый вынесенный мною приговор относился ко мне. Как т’Пассе, я представляю Народ, одаренный полными правами имперских подданных, хотим мы того или нет. Как Кайрендал, я обречен жить без тех, кого не смог спасти. Как Вера, я вынужден искать утешения в титуле и власти, которыми был одарен – проклят – против желания и без моей воли. Как Райте, я получил терновый дар цели.
Мир требует от меня лишь оставаться самим собою, как от Кейна.
Что я натворил, чтобы заслужить такую кару?
Хэри любит цитировать Ницше: «Когда смотришь в бездну, помни, что бездна вглядывается в тебя».
Мой единственный ответ – мантра конрадовского Курца.
Я вполне осознаю, что это слабина характера, что другие, более сильные, смотрят в бездну, не испытывая тошноты. Я знаю также, что преисподняя уже разверзлась передо мною. История обоих миров полна чудовищ, называвшихся королями, и монстров, титулованных императорами.
И каждый из них стал чудовищем только потому, что во вселенной, лишенной смысла, не было причины поступить иначе.
Вот еще один дар, который я получил, но заслужить не смогу, даже отдав себя без остатка: когда ужас превозмогает меня, всегда есть, к кому обратиться, кто непременно спасет мне жизнь.
Кейн отпил еще глоток тиннаранского столетней выдержки и скорчил рожу.
– Знаешь, что самое паршивое? – проговорил он. – На всей долбаной планете никто не умеет делать виски.
Мы сидели вдвоем в дворцовой библиотеке за бочонком лучшего бренди из дворцовых подвалов. Было далеко за полночь. Я сидел за этим самым столом, поближе к теплу трепещущего огонька лампы. Кейн устроился в пышном кресле, обтянутом поблескивающим тисненым бархатом цвета спелых вишен.
– Есть проблемы и посерьезней, – заметил я.
– У тебя – может быть. А как я встречу старость без любимого шотландского?
– Хэри…
Он помахал рюмкой.
– Плесни мне еще этой дряни, а? Трудно быть серьезным, пока я трезв; когда я полупьян, это вовсе невозможно.
Я нацедил ему еще глоток бренди, и он поболтал рюмкой, ожидая, пока напиток нагреется в теплых ладонях. Потом я плеснул себе, выпил и налил снова, прежде чем ответить:
– Помнишь, когда мы в последний раз вот так сидели и пили вдвоем?
Он поднял рюмку, глядя на свет сквозь жидкий, жаркий янтарь бренди.
– В тот раз это была рецина. Помнишь?
– До мелочей.
– Двадцать пять – нет, двадцать семь не то восемь лет прошло. Да, я тоже вспоминал. Ты в ту ночь тоже хандрил по-черному.
– Тоже?
Он многозначительно глянул на меня, словно говоря «Да ну тебя!».
– Черт, Крис, будь мы на Земле, я бы уже тащил тебя к врачу регулировать серотониновый баланс.
Я внезапно обнаружил что-то очень интересное в своей рюмке.
– Эй, – пробормотал он, – хочешь поговорить – поговорим. Не хочешь – молча выпьем. Я не против.
Некоторое время мы так и делали: пили молча. Кейн, казалось, наслаждается тишиной; в моих ушах она звенела пустотой, и я сидел, словно на иголках.
В конце концов я рискнул.
– Просто… – выдавил я из себя. – Помню, как за пару дней до того, как отправиться во фримод, я записал рассказ обо всем, что случилось с нами в Консерватории и что мы натворили. Помню, как я размышлял тогда, какими мы будем лет через двадцать или тридцать. Что будет, если мы встретимся.
– Ничего похожего, да?
– Точно.
– И это тебя тревожит?
– Да. Отчасти.
– Как так?
– Я не могу заставить себя понять, Хэри, – беспомощно пробормотал я. – Разобраться, где я поступил правильно, а где ошибся. Вот он я: император Анханы. Власть. Беспредельное богатство. Вечная молодость. А я даже не могу решить для себя, награда это или наказание.
– Тут, верно, не со мной надо советоваться, – хмыкнул Кейн. – Для меня дышать – и то награда.
– Как ты можешь смеяться?
– А что ж мне – плакать? Какой в том смысл?
– Не знаю, Хэри. – Я отставил рюмку и отвернулся. – Я даже не знаю больше, если ли смысл хоть в чем-то.
Вдруг оказалось, что я тычусь лицом в собственные ладони.
– Эй… ну брось, Крис. – Оставив подтрунивание, он положил мне на плечо теплую руку.
– Может, смех – это единственный ответ, – проговорил я, растирая зудящие веки. – Все так… нелепо, понимаешь? Как могло все это случиться со мною? Как мог я стать тем, кем стал? Я не понимаю. А я должен понять, но не могу . Все так… случайно вышло. Я не нахожу цели.
– Ну да, блин. А чего ты ожидал?
Я снова поднял голову.
– Не знаю. Может… я ожидал, что научусь чему-то. И пойму, для чего все это случилось.
– Смысл жизни ищешь? Черт, Крис, тут и я могу тебе помочь.
– Да?
– Само собой. Нет в жизни смысла.
Вот тут рассмеялся и я – горько, безнадежно.
– Помог, называется.
– Жизнь просто длится, Крис. Сегодня ты жив. Завтра мертв. Сегодня ты неудачник. Завтра – царь вселенной. Смысла нет. Судьба никуда не ведет. Она просто есть .
– Я не соглашусь на это. Не могу согласиться.
Он пожал плечами.
– Все мы делаем вид, будто хаоса не существует. Мы прослеживаем связи между событиями и наделяем эти связи смыслом. Вот почему мы так любим рассказывать о себе байки. Каждая история – это попытка наделить смыслом судьбу.
– Я все вспоминаю отца – Воронье Крыло. Моего брата, Торронелла. Чем они заслужили страшную смерть? Как вышло, что я правлю во славе, а они погибли в муках?
– Откуда мне знать? Это же не моя история.
– Тогда – моя?
– Может, тебе не стоит слишком волноваться об их судьбе? Лучше сосредоточься на их роли в твоей истории. А о том, что они заслужили и что получили, пусть волнуются сами.
– Оставь мертвецам самим хоронить своих мертвых, – промолвил я.
– Именно. Вот что ты будешь делать по случаю их смерти – это уже часть твоей истории. Тогда, может, в ней и смысл появится.
– Какая же история может оправдать весь кошмар прошлых недель? Что в ней будет сказано о невинных жителях Анханы, что убивали друг друга в чумном бреду? О тех, кто сгорел в пожарах? О тех трусах, кто бежал из города, прятался, оставляя умирать других, а теперь выбрались на свет?
Кейн задумчиво отхлебнул бренди и пополоскал во рту, прежде чем, проглотив, ответить.
– Я не так давно тоже маялся сходными мыслями, – промолвил он неспешно и поднял руку, так что свет лампады упал на оставшиеся после кандалов Шахты шрамы. – И вот что надумал. По мне, так жизнь с большой буквы «Ж» лишена смысла в нашем понимании – как скала, или солнце, или все такое. Она есть, и точка. Но это не значит, что наши жизни лишены значения, понимаешь? Может, судьба и бестолкова, но истории, которые мы рассказываем о себе – они всегда с моралью. Ты говорил, что вселенная – это система совпадений. Значение им ты придаешь сам. Иначе говоря: смысл твоей жизни – в том, как ты расскажешь свою историю.
