содержание за месяц вперед. Туда же перевели лошадь и личные вещи Бенвенуто. В обычной тюрьме таких услуг стража, конечно, не оказывала. Но в королевской темнице, где лично король казнит и милует, сидят ясновельможные паны, которые, если вдруг что, самому королю и пожалуются.
Душегубов королевское правосудие не нашло. И не искало. Ласка, конечно, узнал Богдана. Но не выдал, что драку спровоцировал клиент Чорторыльского, потому что тоже понимал, что порвать жалованную грамоту куда проще, чем написать.
Бенвенуто сказал, что возьмет все на себя. Но было бы, где брать. День шел за днем, а ни следствие, ни суд не начинались.
Вольф предложил сбежать, как в Крыму, но сразу же передумал. Короли тогда рассердятся и поменяют решение по Виленскому воеводству.
В субботу в башню зашел Сигизмунд Август.
— Как не стыдно, — сказал он, — Ведь приличные люди. Такую птицу привезли.
— Виноваты, Ваше Величество. Раскаиваемся, — хором ответили все трое.
— Я предложил вас изгнать из Польши. Отец не возражает. Но мама требует, чтобы вы посидели тут хотя бы с месяц. Так что потерпите до января, а там скатертью дорога.
— Ваше Величество! — взмолился Ласка, — Я же пану Чорторыльскому обещал до Рождества жалованную грамоту отдать!
— Пусть тебе будет стыдно, — ответил молодой король, — До Рождества под Вильно ты уже никак не успеешь.
— Хоть Твардовскому скажите, может он как-то пана предупредит, что я грамоту получил, да лично в руки отдам попозже.
— Это можно. Как раз сегодня к нему собирался.
Король ушел.
В воскресенье не заходил никто, а в ночь на понедельник посреди каменного коридора появились Твардовский и Шарый.
Серый слуга открыл тяжелые двери.
— Выходите, — сказал Твардовский, — Про вас забудут. Вспомнят только перед Рождеством, будто вас только что отпустили.
— Чем обязаны такой чести? — спросил Ласка.
— Доминго попросил. Ни Августу, ни Сигизмунду вы тут не нужны, а королева Бона про вас не вспомнит, если ей специально не напоминать.
— Смотрю, вы с Доминго подружились.
— Еще как! Первый раз вижу, чтобы кто-то лучше меня разбирался в звездном небе. Правда, он совершенно ничего не понимал в классической астрологии, но схватывает на лету. Пойдемте ко мне, поужинаете, и на рассвете вас уже в Кракове не будет.
Шарый покопался кочергой в замке и открыл сундук с вещами арестованных.
В замке все спали, а все двери по пути стояли открытыми. Кочерга или отмычка, похожая на кочергу, закрывала их не хуже, чем родные ключи.
У Твардовского беглецов от правосудия встретил Доминго.
— Извините, ничего не мог поделать. До последнего времени, — сказал он.
На ночной ужин Шарый подал оставшийся от обеда бигос и вареный говяжий язык под зеленым соусом. Твардовский налил всем разбавленного вином спиритуса собственного производства. Носители западноевропейской питейной культуры Вольф и Бенвенуто выпили и глазом не моргнули, а Ласка сразу задремал.
— Плохи наши дела, — сказал Вольф, — Нам надо до Рождества прибыть в Волынь, что под Полоцком. За двадцать три дня мы бы успели. Без запаса, но успевали нормально. Чтобы успеть за шестнадцать дней, надо двигаться в полтора раза быстрее. Это значит, скакать что есть духу и менять коней каждый день. Толстушку придется оставить, она так не сможет.
— Денег не хватит, — сказал Бенвенуто, — Это гонцы могут эстафетой ехать. Надо будет отправить Ласку одного, а мы с Толстушкой сзади поедем. Но ему придется каждый день искать, кто коня купит и кто продаст. С потерями на каждой сделке.
— Не осилит, — сказал Вольф, — Он в лошадях разбирается, но торговаться не мастер. Если я с ним поеду, то пару лошадей менять денег не хватит. Одну-то менять не хватит. И я неважный наездник, чтобы гнать от рассвета до заката.
— А если через Подземье? — предложил Твардовский.
— Что? — удивился Бенвенуто.
— Нет уж, — замотал головой Вольф.
— Я в проводники не пойду, — сказал Шарый, — Не любят там нашего брата. Все равно, что мишень на спине всему отряду нарисовать.
Твардовский подошел к зеркалу.
— Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи, как добраться через Подземье отсюда до Полоцка?
— Мои советы пану в пределах Польши, — женским голосом ответило зеркало, — До Берестья скажу, дальше сами.
— Скажи хоть до Берестья.
— Три дня пути. Первый выход под Сандомиром. Второй под Люблином. Третий — в окрестностях Берестья.
— Ну как? — спросил Твардовский, — Успеваете?
— Должны успеть, — посчитал на пальцах Вольф, — Будем в Берестье примерно в то время, как если бы второго числа выехали. Только кони меньше устанут.
— Как они найдут, где на ночевку выходить? — спросил Шарый, — Останутся под землей на ночь, и все. Кто-нибудь, да сожрет.
— Вольф, возьми мое зеркало, — сказал Твардовский.
— Нам за него платить нечем, — ответил Вольф.
— На время. Зеркало покажет вам, где выходить на ночлег. Под Берестьем оставите его наверху у выхода.
— Как оставить?
— Просто в снег воткните, — ответил Шарый, — Я заберу.
— Благодарю.
— Эй, не спать! — Твардовский прикрикнул на задремавшего Ласку, — Шарый, свари им кофию. Им спасть некогда, с рассветом в путь через Подземье.
От горячего горького колдовского зелья аж глаза распахнулись. Твардовский и Доминго провожать не стали, попрощались, выйдя только на площадь. Попугай заметно мерз под ночными ветрами наступавшей зимы. Сходили с Шарым на постоялый двор, забрали соскучившихся лошадей. Оделись потеплее и с первым утренним скрипом городских ворот покинули славный город Краков.
Шарый где-то по пути достал себе лошадку, поэтому до входа в Подземье добрались быстро.
— Подземье
