сдерживающей его морали, то это высвободит в нем эволюционную Энергию, способную преобразить его в сверхчеловека…
— Это ему только казалось, что он освобождает человека, — возразил профессор. — На самом деле не человека он пытался освободить, а человеческое эго от морали. Отбросив ограничивающее человека «добро», он вместо этого возвёл в абсолют не менее ограничивающее его «зло». А такая вивисекция чревата самыми трагичными последствиями. Отождествлять человека с физическим телом и с «эго» — это типичная и повсеместно распространённая среди людей Запада ошибка «ложного отождествления». Это очень хорошо понимают на Востоке, например йоги, буддисты. «Эго» — это театральная маска, роль, бутафория, поверхность, верхушка айсберга, волна на поверхности океана. А реальный Человек — это бездна, это сам океан, бессмертная частица Бога, вмещающая в себя иные измерения и всё многообразие Универсума. Наш философ чрезвычайно упростил и извратил природу человека и выдал эту упрощённую и извращённую модель за некое откровение… Не «эго» надо освобождать от морали, сам человек должен освободиться от «эго» и подняться к более высоким планам сознания. Именно на этом пути человечество совершало в прошлом свои великолепные звёздные прорывы в лучших своих представителях. Будда, Христос, Лао Цзы, великолепная плеяда индийских йогов, мастеров дзен, суфиев и христианских мистиков и наконец Шри Ауробиндо и Мирра Альфасса в 20 веке — вот реальный прорыв к истинному «сверхчеловечеству», вернее богочеловечеству и раскрытие возможностей иных планов сознания. Пока же человек живёт как обособленное эго, противопоставляя себя другим таким же обособленным эго, мораль ему необходима. Иначе эти эго просто пожрут друг друга. Природа мудра. Она изобрела мораль как инструмент эволюции именно для того, чтобы обуздать Зверя в человеке, и вытащить его из животного состояния. Её нельзя просто так взять и отбросить.
— Лично мне ваш Ницше всегда был глубоко чужд, если не сказать больше, — заявила запальчиво Шейла. — Это же философствующий маньяк какой-то. И вся эта его, так называемая, философия — мизантропия в чистом виде, история его собственной мании величия, извините. Я пробовала его читать, ещё в университете, и ни одну вещь не смогла дочитать до конца. Мне все время казалось, что он своими злобными проповедями пытается убить во мне нечто самое ценное, что во мне есть: сочувствие к другому человеку… Вы вот тут «Зарутустру» нам цитировали, Генрих, но что такое этот его «сверхчеловек»? Это же, какой-то монстр, лишённый сострадания, тиран в чистом виде, безжалостный, хитрый, злой, переступающий через всё ради своей «воли к власти». Все эти вопли о «власти», о «высшей расе», желание возвысится за счёт ближнего своего и непременно «поставить ему ногу на грудь», — все это могло родиться только в душе ущербного человеконенавистника, патологического эгоцентриста, страдающего манией величия, как компенсация его собственной неполноценности. Он же просто мстил миру и людям, за то что мир его при жизни не признал…
— Ещё не знаю сам, чем отомщу, но это будет нечто, ужаснее всего, что видел свет, — подхватил профессор голосом театрального трагика. — Помните Короля Лира у Шекспира?
— Вот именно, — сказала Шейла.
— Ну, что же, ваш диагноз в значительной мере верен. Тут я вынужден с вами согласиться, и с вами профессор, и с вами Шейла, — сказал фон Мюллер. — И «мания величия» наличествует, и месть миру. Вы очень верно охарактеризовали эту тёмную сторону Ницше, которая шокирует любого гуманиста. В самом деле, все что написано им, отмечено этакой печатью мрачной инфернальности, пронизано апологией жестокости и права «сильного» и столь же неистовым презрением к «слабому»… Это может поставить в тупик любого исследователя. Я тоже пришёл к выводу, что он совершил некую фундаментальную ошибку в своей философии и эта ошибка была отнюдь не безобидной. В конце концов, она довела его самого до безумия, а сорок лет спустя после его смерти человечество столкнулось с ужасами германского нацизма и с самой кровопролитной войной за всю историю существования цивилизации. А на своих знамёнах нацисты несли имя Ницше и превозносили его как своего духовного пророка. И я возьму на себя смелость утверждать, что это было отнюдь не случайно! Если мы честно проанализируем ситуацию, и зададимся вопросом, в чём же эта ошибка, мы должны будем ответить на этот вопрос однозначно: это его идея Сверхчеловека.
Ницше — бунтарь. Своей философией он поднял бунт против маленького обывателя, против его ханжеской морали, его лицемерной религии, его тупой ограниченности. И такой бунт был оправдан в удушающей атмосфере Европы того времени, но что же наш философствующий филолог предложил миру взамен? «…Роскошную, похотливо блуждающую в поисках добычи и победы белокурую бестию», Хищного Зверя. «Сильных людей, владык в душе обуревают чувства хищных зверей, — писал он, — радость переполняет чудовище, когда приходится сталкиваться с убийством, поджогом, насилием и пытками, и это вселяет в сердца не меньшую радость, а в души — не меньшее удовлетворение, чем обычная студенческая шутка… Если человек способен командовать, если он от природы «хозяин и владыка», если он неистов в своих поступках и жестах, что могут значить для него писаные законы?… Чтобы правильно оценить мораль, её надо заменить двумя понятиями, заимствованными из зоологии: укрощение животного и выведение особой породы»…
— Ужас какой, — сказала Шейла, — Я же говорю, маньяк.
— Или вот это, — фон Мюллер перелистнул несколько страниц блокнота, — «Задача в том, чтобы достичь той огромной энергии величия, которая сможет создать человека будущего посредством дисциплины, а также посредством уничтожения миллионов «недоделанных и неполноценных» и который сможет все же устоять и не погибнуть при виде страданий, тем самым создаваемых, подобных которым никогда не видели раньше».
— Очень многозначительная сентенция, — сказал Виктор. — Наверное ваш фюрер был в восторге от этих пассажей. И даже попытался реализовать их на практике. Не без успеха, надо сказать.
— А ведь в жизни он был полной противоположностью тому, что писал, — продолжил фон Мюллер. — Мягкий, вежливый, близорукий, очень ранимый, даже робкий человек, с изысканными манерами и осторожной, задумчивой походкой… Кто бы смог признать в нём этого «сверхчеловека», уверенного в собственном превосходстве и презирающего слабых? Но был в его жизни один светлый момент… Иногда мне приходило в голову, ещё в бытность мою студентом в Хаммабурге… А может быть все было бы иначе, если бы Лу фон Саломэ приняла его предложение.
— А кто это? — спросили Шейла.
— О, очень неординарная была женщина… «Русская» немка из Петербурга… Умница, блестяще образованная… Воистину свободный и сильный дух… Её всегда влекли к себе великие идеи и великие люди. Многие неординарные мужчины добавились её руки. Среди прочих, кроме Ницше, был, к примеру,
