поэт Рильке. Но её не прельщала роль жены «гения». Дороже всего она ценила свою свободу. И тем не менее каждый мужчина, с которым сталкивала её судьба, считал её своей «музой». «У неё был какой-то особый дар полностью погружаться в мужчину, которого она любила. Эта её способность разжигала в её партнёре некий духовный огонь», писал один из её современников. Вот послушайте слова влюблённого Ницше в пору его знакомства с ней: «Вокруг меня сейчас утренняя заря…! Я никогда не верил, что найду друга моего последнего счастья и страдания. Теперь это стало возможным — как золотистая возможность на горизонте всей моей будущей жизни. Я растроган, думая о смелой и богатой предчувствиями душе моей возлюбленной Лу». А вот ещё одно признание, которое возможно вас удивит: «Я не хочу больше быть одиноким и хочу вновь открыть для себя, как быть человечным».
— Ницше такое написал?! — воскликнул профессор.
— За источник я ручаюсь, — ответил фон Мюллер.
— Для меня это полный сюрприз, Генрих! — воскликнул профессор. — Стать «человечным». А если вдуматься, пожалуй, именно этого ему не хватало. Человечности.
— Я тоже никак не ожидала такого от Ницше, — сказала Шейла. — Но я всегда говорила, что именно женщины сделали мужчин людьми и приручили их, а иначе они так бы и остались дикарями и поубивали бы друг друга.
Все засмеялись.
— Я, конечно не питаю иллюзий, что будь она рядом с ним, это смягчило бы его ум и сердце, — сказал фон Мюллер. — Но… кто знает, кто знает… любовь способна творить чудеса. Будь Ницше счастлив в любви, возможно он написал бы другие книги. Возможно, приоткрылись бы в нем некие Тайные Источники и его «сверхчеловек» лишился бы своего «звериного» оскала и приобрёл бы более божественные черты… Но тогда это был бы уже совсем другой Ницше… Да, возможно, и история человечества пошла бы иным путём…
«Сегодня для меня начинается полное одиночество, — скажет он одному из своих друзей, после расставания с Лу. И горько посетует чуть позже: «Если бы я был Богом, я бы сотворил Лу Саломэ иной». А ещё позже появится эта циничная фраза оскорблённого мужского самолюбия в «Заратустре»: «Идёшь к женщине, возьми с собой плётку». На что правда Лу фон Саломэ отозвалась с присущим ей юмором: «Ага, чтобы она могла тебя ею отхлестать». Ницше так и не смог забыть её в оставшиеся годы жизни. Он то превозносил её до небес, считая добрым ангелом своей жизни, то с ненавистью отзывался о ней как о «воплощении абсолютного зла». А через шесть лет после разрыва с ней он сойдёт с ума. И, заметьте, именно за эти шесть лет он создаст почти все свои самые «взрывоопасные» книги. Именно тогда он окончательно убьёт в себе гуманиста. Уже в лечебнице для душевнобольных, в краткий момент просветления он напишет: «Раз уж небесам было угодно отделить меня от любви всей моей жизни — Лу, — любви, которая и сделала меня настоящим человеком, мне оставалось лишь погрузиться в огонь своего безумия». Мне кажется многие исследователи недооценивают роль этой женщины в его жизни. Вернее тот душевный надлом, который произошёл с ним после расставания с ней. Кстати, Лу Саломэ дожила до того времени, когда к власти в Германии пришёл Гитлер, видела как нацисты воздвигли Ницше памятники и подняли на свои знамёна его философию. Интересно, что она думала тогда, видя всё это? Кто знает, прояви она в годы своей молодости больше участия в его жизни, может быть Гений Любви в её лице уберёг бы его душу от тёмных Сил Зла… Человек без любви ожесточается, знаете ли. А в его жизни было очень мало любви и очень много одиночества и боли.
— Генрих, — сказала Шейла, — мне почему-то сейчас показалось, что вы говорите не о Ницше, а о себе.
— Может быть, может быть, милая фройлян… Все мы одинокие странники в этом мире.
— В лагере смерти Треблинка на территории Польши во время Второй Мировой Войны был один эсэсовец по имени Цепф, — сказал Виктор. — Он специализировался на убийстве детей. Этот монстр обладал огромной силой. Когда мимо него проходила толпа обречённых на смерть людей, он внезапно выхватывал из толпы ребёнка, раскручивал его за ноги в воздухе и бил головой о землю. Или же хватал грудного младенца и одним рывком разрывал его пополам. При этом он дико хохотал… Интересно, что сказал бы наш утончённый, любящий аристократические манеры философ, если бы встретился с этим «сверхчеловеком» и посмотрел бы на его «работу» воочию, так сказать?… А, Генрих?
— Ужас какой! Какие ты страшные вещи рассказываешь, Виктор! — сказала Шейла.
— Ах, милая Шейла, — воскликнул фон Мюллер. — Да, всё это было. И крематории, и газовые камеры, и растерзанные и сожжённые дети… Среди моих соотечественников до сих пор у всех людей, которые имеют сердце и совесть, болит душа за все те зверства, которые совершали нацисты в годы той войны. Вот послушайте, ещё отрывок из моей ненаписанной книги: «Заблистать через 300 лет — вот моя жажда славы» — писал Ницше незадолго до своего безумия. Ну что же, он «заблистал» гораздо раньше. Но это был кровавый отблеск пожарищ двух мировых войн, в которых Германия подняла на свои знамёна его имя как символ «нордической» стойкости и «сверхчеловеческой» жестокости немецкого духа. А его идея «сверхчеловека» дала могучую идеологическую подпитку одной из самых чудовищных диктатур первой половины 20 века. Этот «Зверь», великий Молох, «убив» в себе Бога и избавившись от всех моральных барьеров, выбрался наружу и потребовал своих жертв.
Скорее всего сам Ницше ужаснулся бы, что так нехорошо все получилось, если бы дожил до времён Освенцима и Бухенвальда, до Холокоста и «Lebensraum4» для избранной расы «истинных арийцев», и рвал бы на себе волосы и ползал бы у них в ногах и кричал бы: «Отдайте, я не этого хотел, я не то имел в виду…», и кончил бы свои дни в концлагере. Но… кто знает, кто знает… Может быть все сложилось бы и иначе… Прогуливались бы они под ручку на вилле в Оберзальцберге, в баварских Альпах, с идиллическим видом на горы и долину Берхтесгадена, — великий философ и великий фюрер, — и рассуждали бы непринуждённо об особенностях выведения особой «арийской» породы и вполне поняли бы друг друга.
— Да, это был большой поэт…, — с грустной иронией закончил свой рассказ фон Мюллер, — однако ему весьма не повезло с поклонниками.
Наступило молчание. Ветер гулял в кронах деревьев, жужжали пчёлы в цветах на поляне, пели птицы,
