кинулись вдогонку, стараясь не дать войскам Республики спокойно уйти, желая забрать себе как можно больше жизней. Их встречал шквальный огонь стрелков из специально оставленных позади отрядов, пули косили ряды нападавших, но не могли остановить или хотя бы заметно сдержать напор варваров. Чаша весов битвы угрожающе склонилась в сторону армии захватчиков. Но тут свое веское слово сказал Гинденбург.
Дирижабль повернул и теперь шел под прямым углом к направлению атаки врага. Он прекратил стрельбу из пушек, зато в полукруглом днище приоткрылся бомболюк. Через пару секунд внизу, на земле, расцвел первый взрыв. Огромный столб пламени взвился к небу, а потом растекся по сторонам, пожирая все вокруг.
Гинденбург летел поперек варварской армии, а под ним, отрезая любую возможность атаки, вставала стена яркого, невероятно горячего и неугасимого огня. За две минуты дирижабль полностью закончил маневр – бомболюк закрылся, а воздушное судно вновь развернулось к противнику.
Огненная преграда отсекла атаку варваров. Те немногие, кто успел прорваться вперед до взрыва бомб, моментально полегли от залпов пулевиков. Теперь армия Республики беспрепятственно и организованно отступала, а противник был вынужден оставаться на месте. Вот только сколько еще продлиться затишье?
– По машинам! Быстро! Отходим! – командовал Хартман, самостоятельно подавая пример, – Быстро! Быстро! Едем на вторую позицию!
Спрыгнул вниз из кузова и еще в полете понял – никуда не поеду. Нужно было лететь в дирижабле! А теперь я должен увидеть окончание боя, подвиг Гинденбурга и… Я понял, что в глубине души все еще надеюсь, что Босс спасется. Не ведаю, как. Знаю, что невозможно… Но это же Ханс! У него всегда есть план! Не мог он просто пойти на смерть, не имея плана!
– Сюда, Глеб! – генерал махнул рукой, придерживая дверь мехмобиля.
– Нет! – покачал головой, потом добавил со всей уверенностью, какую только смог вложить в голос, – Я остаюсь!
– Ты спятил!? – взревел генерал, – Когда рванет энергон, здесь все сметет взрывом, подчистую!
– Может и да, а может и не подчистую! – возразил с ослиным упрямством, – Остаюсь! Я должен увидеть, чем все закончится!
Хартман внимательно всмотрелся в меня, выматерился сквозь зубы, обреченно отмахнувшись.
– Хрен с тобой! – сплюнул он, поворачиваясь, а потом крикнул суетящимся солдатам, – Оставьте здесь один мехмобиль! Да, вот тот, мелкий!
Генерал вновь повернулся ко мне.
– Когда передумаешь, уезжай, – уже спокойно проговорил Хартман.
Он подумал секунду и бросил мне бинокль, я с трудом ухватил его в воздухе.
– Удачи! Увидимся… если выживешь.
Он сел в кабину, захлопнув за собой дверь. Один за другим мехмобили срывались с места и уносились прочь, подальше от линии фронта, от стены огня и места будущего взрыва.
Я не обращал на них внимания. Поднявшись на самую вершину пригорка, отыскал хоть какое-то укрытие в виде небольшого камня. Опустившись на землю и спрятавшись за него, я старался как можно четче запечатлеть в памяти последний бой Гинденбурга.
За стеной огня я совершенно не видел армию противника. Зато летящий над пламенем дирижабль рассмотрел очень хорошо, а в бинокль так и вообще – словно как на ладони.
Гинденбург летел прямо к центру варварской ватаги, постепенно снижаясь. Я понял, что это крайний маневр, разворачиваться он уже не будет. Навстречу дирижаблю с земли полетели сгустки огня – похоже там имелись ракетометы. Пусть и слабые, но в данный момент служившие хоть какой-то защитой от воздушной атаки. Летательный аппарат продолжал снижаться, опустившись до высоты в пятнадцать метров, потом – десять, потом – еще меньше. Его корпус расцвел искрами выстрелов, бронированный каркас держал удар из последних сил.
Дирижабль давно не делал выстрелов из главных орудий, но внезапно с его носа вырвалась струя пламени, направленная на землю.
«Огнеметы!» – радостно подумал я, вспоминая слова капитана Прусса.
Но в это мгновение прочность газовой оболочки дала сбой. Сначала в одном месте, а потом разом еще в нескольких, на поверхности дирижабля вспыхнул огонь, распространяющийся во все стороны с невероятной быстротой. Меньше, чем за десять секунд, купол Гинденбурга полностью объяло пламя, дирижабль резко накренился и стал быстро падать. Через мгновение он рухнул на землю, завалившись на бок и полыхая, как гигантский факел.
Я очень плохо видел место падения, мешало пламя и дым от горящего напалма. Пришлось вскочить на ноги, чтобы попытаться различить хоть что-нибудь. Но и то, в бинокль рассмотрел только горящий купол Гинденбурга, к нему невозможно было подступится. Гондола полностью скрылась от взора за высокой огненной завесой.
«Что, если Ханс погибнет и не успеет провести ритуал? Не успеет взорвать энергон? – с отчаяньем подумал я, и тут же постарался сам себя успокоить, – Нет, Босс не может погибнуть! Все идет строго по плану!»
Секунды тянулись медленно, ничего не происходило. Прошла минута, на месте падения Гинденбурга пылал костер, высотой в несколько десятков метров. А потом…
Потом грянул взрыв.
Сначала в небо ударил огромный столб света, диаметром, наверное, с километр, не меньше. Сверкнуло так, что на какое-то время я полностью ослеп. Хорошо еще, что вспышка все же не направлена в стороны, иначе это было бы последнее зрелище в моей жизни.
Упал на колени – и в этом повезло, потому что через секунду на мир обрушилась ударная волна. Если бы я встретил ее стоя – меня просто разорвало бы на части. А так – всего лишь контузило и откинуло назад метров на десять, сильно приложив о землю и протащив по поверхности приличное расстояние.
Очнулся не сразу, долго лежал, пытаясь сообразить – кто я и где нахожусь. Потом пришла боль. Дикая боль в голове, в глазах, в ушах, в спине, во всем теле. Какое-то время не мог понять, почему так светло, затем сквозь белые пятна стали проступать окружающие объекты – зрение потихоньку приходило в норму.
Я нашел в себе силы кое-как подняться на четвереньки. Перед глазами по-прежнему видел целый набор скачущих радужных кругов, в ушах стоял однородный громкий гул.
Куда идти, что делать? Я оказался полностью дезориентирован. Не знаю, что бы предпринял дальше, может быть, так и сидел бы на земле, но тут поле зрения попал темный силуэт идущего человека.
Почему-то я был уверен, что это Ханс. А кто еще мог тут так спокойно разгуливать? Тем более сейчас. А Краузе… наверняка спасся самым невероятным способом и теперь идет, чтобы помочь мне.
Человек подошел ближе, наклонился, потом присел рядом. Теперь я смог рассмотреть, что это магистр Эльдар.
– Ты не Ханс! – сказал я, но не услышал ни звука.
В ушах все также звучал только надоедливый гул.
Магистр покачал головой и что-то произнес. Я видел, как губы шевелятся, но не мог разобрать ни слова. Теперь уже я затряс черепушкой.
– Ничего не слышу! – очень странно говорить, совершенно не воспринимая на слух собственных слов.
Лекарь нахмурился, холодные руки легли мне на виски, серьезные глаза сосредоточенно зажмурились. Я почувствовал мощный прилив энергии, все болевые ощущения как ветром сдуло. Тут же прояснилось зрение, понемногу восстановился слух. Я словно вынырнул из-под воды – монотонный гул исчез, появились отдельные звуки.
– Так лучше? – спросил Эльдар.
– Спасибо, магистр, – прошептал я, – Как вы здесь оказались?
– Прилетел утренним рейсом. Встретил генерала Хартмана. Он рассказал мне про Ханса и про одного глупого молодого человека, что остался возле эпицентра взрыва. И вот я тут.
Я поднялся на ноги, пытаясь осмотреть недавнее поле боя. Там образовалась… нет, не воронка. Я бы назвал это кратером. Гигантский кратер, несколько километров в диаметре. Оттуда шел ощутимый даже на таком расстоянии жар. Глаза еле выдерживали слепящий свет.
Отвернувшись, обессиленно опустился на землю. Никто не мог выжить в таком взрыве. Думаю, большую часть врагов взрыв просто испепелил, превратил в ничто. А другая часть умерла менее возвышенно – была разобрана на части ужасающей по мощи ударной волной.
– Нет больше Ханса, – выдохнул я, сам с трудом осознавая смысл сказанного.
– Да, Глеб. Он ушел достойно, – согласно вздохнул Эльдар, – Спас нас от войны. Избавил себя от печальной участи.
– Что вы имеете в виду? Какая еще участь?
Чувствовал себя опустошенным, не осталось ни слез, ни печали, вообще никаких эмоций. Только засохшая кровь из ушей и носа, и полное безразличие к самому себе.
– Не знаю, стоит ли рассказывать… – магистр на секунду задумался, – Но теперь, мне кажется, уже все равно. Ханс Краузе был болен, серьезно болен. Неизлечимо.
– Чем? – опешил я.
