я. – Возможно, он оплатил этот агрегат.
Лесли напомнила, что мой визит к сенатору может живо заинтересовать нашу дорогую мисс из ФБР, поэтому я решил связаться с Киттреджем.
– Ну как, еще не нашли вашу заблудшую овечку?
– А почему вы спрашиваете?
Может, спецподразделение разведки и уничтожили, чтобы возродить потом из праха, но суть его не поменялась: там служили те же дотошные засранцы, которые ишачили в контрразведке во время холодной войны.
– Мне показалось, я ее видел на Лэдброк-Гроув, – пояснил я, – вот и решил выяснить сразу, чтоб не терять время попусту.
– Она на базе, – сообщил Киттредж, – часов с девяти утра.
– То есть в отеле? – переспросил я, отлично понимая, что вряд ли.
– На Гроувернер-сквер, – устало вздохнул Киттредж.
То есть в американском посольстве. Я сказал спасибо и повесил трубку. За охрану посольства, включая все его возможные тайные входы-выходы, отвечает антитеррористическая служба. Стало быть, если Киттредж говорит, что Рейнолдс там, значит, скорее всего, так и есть.
– Сидит, небось, перед монитором и нас пасет, – проворчала Лесли.
– Ну и отлично, – улыбнулся я, – оставлю жучок тебе, она ни за что не заподозрит, в чем дело.
Найти сенатора оказалось легче легкого. Я просто позвонил Гулид, зная, что офицер по связям с родственниками жертвы обязан знать, где они находятся. Это очень удобно на случай печального, но, увы, нередкого сценария, когда скорбящий родич превращается в подозреваемого.
– Мы на Лэдброк-Гроув, в доме Джеймса, – сообщила Гулид.
Оставив Лесли сторожить Кевина и ждать подмогу, я сел в машину и за десять минут долетел до места.
Если не считать дорогого костюма, сенатор выглядел как самый обычный человек. Он сидел за кухонным столом, на котором стояли бутылка «Джеймсона» и полупинтовый пластиковый стакан.
– Сенатор, – обратился я к нему, – могу я задать вам пару вопросов?
Он поднял на меня взгляд и скривил губы в болезненном подобии вежливой улыбки. Его дыхание сильно отдавало виски.
– Конечно, детектив. Присаживайтесь.
Я сел напротив. Выпить сенатор мне тоже предложил, но я отказался. У него было длинное лицо, почему-то лишенное всякого выражения. Хотя круги вокруг глаз выдавали и боль, и напряжение последних дней. Его темные, коротко подстриженные волосы разделял классический косой пробор, белые зубы были ровными, а маникюр – очень аккуратным. Сенатор выглядел ухоженным, словно раритетный автомобиль, который ежедневно чистят и полируют до блеска.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Я поинтересовался, не покупал ли он или кто-то из его знакомых в последнее время печь для обжига глины и комплектующие к ней.
– Нет, – ответил сенатор, – а это имеет отношение к делу?
– Пока не могу сказать, сэр, – ответил я. – Скажите, а был ли у вашего сына доступ к каким-то дополнительным источникам дохода – например, к трастовым фондам?
– Был, – кивнул сенатор, – даже к нескольким. Но счета уже проверили, Джимми ничего оттуда не брал. Он всегда был таким независимым.
– А вы много общались с сыном? – спросил я.
Сенатор плеснул в пластиковый стакан еще виски.
– Почему вы спрашиваете?
– Похоже, в ФБР опасаются, что он мог вас скомпрометировать. В политическом смысле.
– Знаете, что мне нравится в англичанах? – спросил сенатор.
– Чувство юмора? – предположил я.
Он скупо улыбнулся, давая понять, что вопрос риторический.
– Вы не разбиваетесь на партии. У вас нет никаких лоббирующих групп, никаких общественных лидеров, которые тут же полезут из всех углов и поднимут хай, стоит оговориться или неудачно пошутить на публике. Вот если бы я вас назвал лайми [36] или ниггером, вы бы на что больше обиделись?
– Он вас скомпрометировал? – повторил я вопрос.
– А знаете, почему вы не хотите отвечать?
Потому, ответил я мысленно, что я профессионал. Потому что два года подряд общался с быковатой пьянью и в край обнаглевшими шоплифтерами. Да и вообще со всеми, кому срочно надо на кого-то наорать просто потому, что мир вокруг несправедлив. Секрет простой: надо раз за разом повторять свой вопрос. Рано или поздно эти бедолаги успокоятся и ответят.
Правда, иногда для этого их надо уложить лицом в пол, заломить руки за спину и усесться сверху. Но я учел, кто мой собеседник, и решил, что до этого не дойдет.
– Каким образом он мог вас скомпрометировать?
– Вы так и не ответили, – напомнил он.
– Давайте сделаем так, сенатор: вы расскажете мне о сыне, и я отвечу на ваш вопрос, – предложил я.
– Я первый спросил, – возразил он, – так что вы сначала ответьте, а уж потом поговорим о моем сыне.
– Обозвав меня ниггером, вы будете выглядеть обыкновенным американским расистом, – сказал я. – А лайми – всего лишь шутливое прозвище. Видите, вы знаете обо мне так мало, что даже не можете оскорбить как следует.
Сенатор долго смотрел на меня, сощурившись, и молчал. Я стал подумывать, что не стоило так умничать, но тут он вздохнул и потянулся за стаканом.
– Нет, – сказал он наконец, – меня он не компрометировал. Хотя сам, наверно, был уверен в обратном.
Сенатор умолк, пригубил виски. Покатал на языке и только потом проглотил. Поставил стакан на стол, явно сдерживаясь, чтобы не выпить сразу. Картина была знакомая, папу я частенько за этим делом заставал.
– Ему нравилось здесь, в Лондоне, это я точно знаю. Он говорил, этот город вечно движется. Так и сказал – весь, мол, до самого дна.
Взгляд сенатора на несколько секунд «расплылся», и я вдруг понял, что мой собеседник потрясающе пьян.
– Значит, вы часто общались?
– Я раз в неделю освобождал окно в расписании, – ответил сенатор, – а он звонил раз в месяц или около того. Но вряд ли можно рассчитывать на большее, если ваши дети уже закончили университет.
– Когда вы последний раз с ним разговаривали?
– На прошлой неделе.
Рука сенатора дернулась было к стакану, но он себя пересилил.
– Я спрашивал, приедет ли он на праздники домой.
– И что он ответил?
– Что не поедет. Сказал, нашел что-то интересное. Был очень взволнован, обещал при следующей встрече повергнуть меня в шок.
Опытные копы раз навсегда объясняют молодым: не увлекайтесь общением с пострадавшими. Расследование может растянуться на недели, месяцы и даже годы, и постепенно люди перестают нуждаться в вашем сочувствии. Они ждут от вас в первую очередь профессионализма, и ваш долг его проявить.
Но… кто-то ведь заколол Джеймса Галлахера, а теперь его отец сидит здесь, убитый горем, ничего не понимающий. И я не желал с этим мириться.
Задал еще пару вопросов насчет увлечения Джеймса живописью, но сенатор явно уже отвечал так, чтоб я отстал. Гулид, наблюдавшая за нами с другой стороны кухни, одним только
