дёргается и прижимается к фитилю, и вокруг становится темнее. Маленькая самоуверенная ведьма из древнего ковена справилась бы с простым призраком, подчинила бы его и – может быть – упокоила.
Но не призрака ведьмы.
Но не призрака ведьмы на земле её предков.
Со мною ей не справиться. Но и мне с ней – тоже.
– Я назову, но толку-то? Неужели ты не чувствуешь сама? Ты уже зачарована. Ты не поверишь мне, а если и хватит тебе сил отвоевать рассудок – то сделать всё равно ничего не сможешь.
В следующий миг я оказываюсь за ее спиной и шепчу ей на ухо:
– Без меня – не сможешь.
Она ёжится, как от сквозняка, хотя моё дыхание и волоска на её голове не колыхнуло.
– Хватит загадок, – требует она, но уже без прежней уверенности. – Назови имя!
Я называю, и в тот же миг ясно вижу тонкие цепи чар, что её сковали, что сшили её губы и повязкой легли на глаза. Они блестят – как обсидиан.
Как я и предсказывала, она мне не верит.
– Ты лжёшь, – со спокойной уверенностью заявляет она и опускает свечу. – А значит, и о Хелен ты ничего не знаешь.
Она разворачивается, пробирается к выходу из развалин, и мертвенный огонёк свечи становится всё бледнее и бледнее.
– Есть простой способ проверить, – шепчу едва слышно, но она тут же замирает, чтобы ни слова не пропустить. – Садись в «Форд», уезжай прочь – хоть в Бостон, хоть в Аркхэм, хоть в Провиденс. Если сможешь – значит, я лгу, если нет…
Она оглядывается, и огонёк свечи вздрагивает и колеблется. Ей приходится щуриться, чтоб разглядеть меня среди теней.
– А если нет, то?..
– То ты заколдована и умрёшь в ночь Хеллоуина. Как твоя Хелен.
Она дёргается, как от пощёчины, и от злости глаза её начинают светиться зеленоватым огнём проклятых свечей.
– Значит, ты лжёшь, – цедит она сквозь зубы, и свеча гаснет.
В её комнате горят свечи и гирлянды, в пустой тыкве на подоконнике – сухоцветы и несколько кленовых листьев с алой каймой. Из влажных коряг она вырезала подобие идолов – уродливых, многоглазых, зубастых – и щедро напоила их своей кровью. От пепла сожжённых заклятий воздух сделался горек.
Но это ей не помогло.
До Хеллоуина остаётся несколько дней, и она всё реже выходит из спальни, отговариваясь плохим самочувствием. Мой милый, конечно же, не волнуется – его цепи на ней крепки, он знает: она никуда не денется.
Даже жаль, что нет у него ни чуткости, ни таланта, чтоб ощутить, как остервенело она пытается их сорвать. Хотела бы я взглянуть на его лицо, когда он поймёт, что снова имеет дело с обученной ведьмой.
О, меня бы обрадовал его страх!
Пока же меня радует её упрямство.
Разум она уже отвоевала.
Моя тень тянется к ней указующим перстом, и сначала Грета вздрагивает, а потом улыбается несмело.
– Я должна перед тобой извиниться. – Голос её даже не дрожит, но я всё равно чувствую страх, как тонкий аромат в воздухе, запах осени, холода и умирания. – Как видишь, я так и не смогла уехать – хотя и попыталась. Это так странно: едешь к побережью, но раз за разом обнаруживаешь себя у ворот особняка. Как в зацикленном сне.
Голос её становится тише и тише, она продолжает говорить, но уже с собой, успокаивая себя звучанием собственного голоса. Конечно, я видела её бесплодные попытки сломать чары и вдоволь над ними посмеялась: и над её страхом, и над её злостью.
Я обхожу комнату по кругу, и рядом со мной покрываются плесенью идолы из коряг, и чёрная гниль расползается по листьям клёна. Грета следит за мной краем глаза, не поворачивая головы, нервно касается повязки над запястьем. Этим утром она проверяла, как туго пеленают её цепи чар: будто случайно попыталась уронить на него кружку кипятка, но лишь обварилась сама.
От той нежной заботы, с которой он помог ей обработать ожог и наложить повязку, у меня заломило бы зубы, если б они у меня ещё были. Грета же таяла от ласки, не выдавая истинных чувств, и её глаза за толстыми линзами сияли от восторга, как и в первый день.
Будь он поумнее, давно бы что-то заподозрил, но самоуверенность застилала ему глаза все последние пятнадцать лет.
– Всё ещё не хочешь принять мою помощь?
От окна веет холодом и сыростью, ветер несёт по саду тёмную стаю листьев, и воды озера то и дело накатывают на берег. Осень катится к своему пику – тёмному и жуткому часу, и напряжение уже ощутимо в воздухе, как запах тыквенного пирога.
От него никуда не деться.
– Почему ты готова мне помочь?
Теперь она смотрит прямо и внимательно, и огоньки свечей в комнате один за другим становятся мертвенно-синими. Пара мгновений – и уютная спальня больше похожа на склеп.
Она думает, что может управлять мною? Заставить отвечать правду?
Забавно.
И потому я лгу ей:
– Ты мне нравишься. Ты похожа на меня… много-много лет назад.
И лишь солгав, понимаю, что сказала правду. Она и впрямь похожа на меня – на ту, какой бы я могла стать, если б росла в другой семье. Не лучше, не хуже – просто другая.
И в отличие от меня, у неё есть будущее.
– Почему ты не помогла Хелен?
– Она была одной из вереницы одинаковых лиц. Мне не было до неё дела… к тому же она всё равно не смогла бы меня увидеть.
А отомстить я могу лишь в последнее из жертвоприношений. Но этого ей знать не надо.
Грета хмурится:
– Скольких же он убил? В Марфилде я не нашла ни одного упоминания, никто и не слышал о мёртвых девушках в округе.
– Не слышал – или не желал слышать? Им хватает своих скелетов в шкафу, чтоб проявлять интерес к чужим.
– Что за ритуал он готовит?
От моего смеха свечи гаснут одна за другой, а Грета морщится, словно кто-то гвоздём царапает по стеклу.
– О, ты скоро узнаешь… или не узнаешь, если не примешь мою помощь.
Оборачиваюсь к ней, и наши взгляды встречаются. Кто первой отведёт глаза? Чья воля слабее?
– Что ты предлагаешь?
Вот этот момент. Если мне не удастся её убедить – всё было зря. Завладеть ею против воли я не смогу, лишь если она сама позовёт меня. Но какая ведьма добровольно отдаст тело другой?
Лишь перепуганная до смерти.
– Ты не сможешь убежать, – шепчу я, приближаясь к ней шаг за шагом. – Ты не сможешь ему сопротивляться. Ты не сможешь причинить ему вред – ни силой, ни магией. Но я – смогу. Так позволь мне это, и я спасу тебя.
Она отшатывается, в глазах понимание смешивается с ужасом и гневом.
– Никогда!
– Что ж. – Один за другим вспыхивают огоньки – живым, уютным пламенем, а моя тень становится прозрачнее и тоньше. – Значит, скоро ты встретишь свою Хелен.
Я не ухожу, нет – просто больше не позволяю ей себя видеть.
Жду.
Но Грета хмурится, кусает губы, впивается ногтями в ожог – и всё равно молчит.
Она пока ещё не готова.
Если она не будет готова – все мои планы пойдут прахом. Впервые после смерти я чувствую страх, тошнотворный страх, от которого тряслись бы руки – к счастью, у меня их нет. Я долго раздумываю над каждым действием, над каждым словом. Приручить тигра-людоеда – и то было бы проще.
А ошибка не стоила бы так дорого. Подумаешь – смерть. Чего мне бояться, я уже умирала.
И потому я следую простым правилам: не заводить с Гретой разговор о помощи. Не убеждать её. Как бы невзначай подбрасывать ей то вырванную страницу из его дневника, то книгу из той части библиотеки, где ещё мой пращур хранил сокровенные письмена на скрижалях, древние книги тёмных культов и сводящую с ума пьесу о незнакомцах и масках.
Пусть верит – я на её стороне. Я не причиню ей вреда.
Но день утекает за днём – быстро, гораздо быстрее, чем положено сумрачным и зябким осенним дням, а Грета всё ещё пытается сама совладать с чарами, что её пленили.
И в какой-то момент я даже боюсь, что это ей удастся.
Хоть являйся ему с жалобой на непокорную жертву! Мол, куда ты смотришь, у тебя под носом ведьма того и гляди чары разрушит!
Но этого я, конечно же, не делаю.
Во мне ещё тлеет надежда, что Грета не справится и смирится, и примет мою помощь – и только эта надежда ещё и удерживает меня здесь.
А потом время заканчивается.
В ночь Хеллоуина ущербная луна щерится оскалом в прорехи туч. Сеет мелкий дождь, и шипят свечи в многочисленных светильниках-тыквах. Они дозорными выстроились поверх низкой каменной ограды, тараща пылающие глаза в темноту.
Уже в глубоких сумерках, непроглядных, как заиленная вода, они садятся в «Форд». Грета движется как кукла – абсолютно механически. Уже в последний момент она попыталась взбунтоваться в открытую, но ему даже делать ничего не пришлось – тело её предало, став самой надёжной тюрьмой и для разума, и для магии.
Будь у меня сердце, оно неистово билось бы внутри, норовя проломить грудную клетку. Страх, ненависть и беспомощность скручивают меня, и всё что я могу – только смотреть бессильно, как исчезают в темноте фары
