не участвует. Настоящие аристократы, истинные господа из Перелесья – и принц, который хочет соответствовать. И смотрят эти блистательные особы на веселящуюся толпу презрительно, почти брезгливо. – Вильма сжала веер так, что он хрустнул. – Они обсуждают, как «местные» жрут эту мусорную рыбёшку, кошачью мелочь, будто портовые работяги. Нищие рыбоеды… а если и не нищие, то с ухватками нищих. И титул, и состояние сделали на рыбе…
И я поняла, что, будь у меня веер, я бы его вообще сломала. А Виллемина продолжала:
– Мои фрейлинки обсуждали молодых аристократов приблизительно в таких же словах. «От него же рыбой несёт!» Знаешь, Карла, мне это ненавистно. Очевидно, я недостаточно аристократична. А может, я просто хочу быть принцессой Прибережья. Рыбоедкой. Не такой, как эти.
– Ну да, – сказала я хмуро. – Прибережье кормит море и обогащает море. Ясно, что наша знать – из флотских, из моряков, а кто-то и из рыбаков, как герцоги Светлоостровские. Законно, логично: да, на рыбе, и хорошо, что на рыбе. Кого не устраивает – пусть валит, но ведь перелесские же сами зарятся на наше море! Ты ведь говорила о морских путях.
Виллемина принялась разглаживать скомканное кружево.
– Это сложно, милая Карла, – сказала она со вздохом. – Наше море им нужно, да. А мы – нет… ну или как прислуга, которая преданно заглядывает в глаза, ни на что особенно не претендуя. Я о знати говорю, об аристократии, простолюдины вообще не идут в счёт. И я хочу, чтобы ты поняла всё до конца: так перелесская аристократия относится не только к обитателям Прибережья. К моим прежним согражданам – не лучше.
– Ха, междугорцы знатно им навешали! – улыбнулась я. – Наверное, они до сих пор помнят.
– Обитатели Винной Долины тоже до сих пор помнят, – сказала Виллемина. – Моя няня была Аделанда, герцогиня Виннодольская, я её называла Деличек-Леденчик, – и улыбнулась. – Самая добрая дама на свете. Маменька долго болела после родов, леди Аделанда выкормила меня, её старшая дочь Нерика – моя молочная сестрица… Прости, дорогая, я говорю не о том. Я хотела сказать, леди Деличек, когда мы с Нерикой подросли, часто рассказывала сказки и легенды своего рода. И о государе Дольфе… Рассказывала, что мёртвая армия вошла в город, когда младший сын герцога Виннодольского стоял на площади, привязанный к столбу, а на следующий день, на рассвете, перелесцы собирались его повесить. Прадед леди Аделанды в его пятнадцать лет был отважен и горд, он назвал наместника короля Ричарда Золотого Сокола в глаза вором и негодяем – и за это с ним обошлись как с пойманным воришкой. Легенда говорит, что мертвецы отвязали его – и он подошёл вместе с ними к Дольфу, который, верхом на адском коне, был как Тот Самый… – Виллемина снова улыбнулась мечтательно. – Мой предок пожал ему руку.
– Ничего себе! – вырвалось у меня. – Я думала, Дольфа стараются забыть, как и Церла!
– Только не на юге Междугорья, – сказала Виллемина. – Там его память чтят едва ли не истовее, чем в Столице. Есть даже знаменитый памятник, где государь изображён верхом на коне-демоне, с черепом в руке. И каждый год, в тот день, когда в главный город герцогства вошли мертвецы, во всех храмах служат древнюю поминальную службу по государю и всем честным мертвецам, что защитили Винную Долину своими телами.
– Здорово ж перелесцы должны были допечь предков твоей няни, если страшный государь им до сих пор кажется добрым избавителем! – хихикнула я. – Они ведь даже, кажется, не пытаются ничего скрыть. Вот так и увековечили: государь – ужас и кошмар.
– Да, – сказала Виллемина. Мне показалось, что её мечтательная улыбка стала гордой. – Они до сих пор говорят: великий государь Дольф поднял силы ада, чтобы защитить свой народ. Рискнул ради подданных спасением души. В Столице об этом не говорят так откровенно, но многие думают… и в нашей дворцовой часовне, между прочим, тоже служили поминальную по государю и честным мертвецам, сколько я себя помню.
– Поэтому тебе не запрещали рыться в дворцовой библиотеке вдоволь? – спросила я с невинным видом. Я радовалась: моя королева так редко рассказывала о себе, что этот день мне тоже было впору записать для благодарственных молитв.
– Не запрещали, – кивнула Виллемина. – Даже поощряли. А братец Хеорг всегда завидовал моей памяти: наши учителя считали, что история и словесность даются мне не в пример легче… Однако я болтушка, – спохватилась и огорчилась она. – Я ведь хотела всего-навсего рассказать, что перелесцы творили на землях, которые считали своей военной добычей. Их интересовали богатства чужой земли, а с её жителями они поступали как с отребьем.
– Междугорцы между тем не рыбоеды, – сказала я.
– О, какая разница! – Виллемина махнула рукой. – Ну варвары. Еретики. Какая разница… Видишь, милая Карла: я вдвойне враг им. Принцесса Междугорская, королева Прибережная.
Не знаю, хотела ли она произвести на меня особенно сильное впечатление, – но произвела. Я всерьёз задумалась о том, как хоть попытаться предотвратить беду.
У меня, думала я, было слишком спокойное и лёгкое детство. Я на удивление благополучно жила, даже будучи некроманткой. И только сейчас я начинаю что-то понимать… хоть отчасти.
И вдруг выясняется, что мир вокруг гораздо жесточе, чем я ожидала. Оказалось, что это возможно.
* * *
В ту ночь Виллемина допоздна писала письмо. А я пыталась уложить её спать.
– Нет-нет, – отмахивалась она. – Понимаешь, милая Карла, я ведь потеряю мысль или уверенность в себе – и потом не посмею, а пока у меня вдохновение. От злости, наверное. И от любви. И я вот допишу.
– Кому? – спросила я.
– Отцу. – Виллемина вздохнула. – Мне, знаешь, ужас как неловко. Я бы с радостью писала папеньке как частное лицо… а придётся отправить это послание с дипломатической почтой. И оно до тоски и досады не личное… Королева Виллемина Прибережная – великому государю Людвигу Третьему Междугорскому: «Папенька, мне одиноко и страшно – и не на кого рассчитывать, кроме Вас». И я не знаю, как он воспримет моё письмо.
– А как он к тебе относится? – спросила я, боясь её ответа.
Виллемина задумалась.
– Настолько хорошо, насколько ему позволяют статус и воспитание, – ответила она после долгой паузы. – Я сейчас думаю, что меня безупречно воспитывали. Как принцессу Междугорскую, дипломатическую ноту для Прибережья. Из меня рано выбили все девичьи глупости, Карла, дорогая. Я не умею влюбляться, мечтать, грезить. Костюмы, украшения, причёски для меня – рабочие инструменты, меня учили ими пользоваться, но и только. Я недоверчивая, злая, циничная.
– Я не заметила, чтоб недоверчивая…
– Ах, Карла! – грустно улыбнулась моя королева. – Ты исключение
