просмотреть…
Ивейн сам не знал, что его пугает. То, что его сочтут впечатлительным дураком? Или что его домыслы окажутся правдой – жуткой, противоестественной и преступной?
Так ничего не решив, он синхронизировал вживлённый чип с планшетом. Лучше ещё раз пересмотреть запись завтрака. Может, на второй, более вдумчивый взгляд, окажется, что ему всё просто почудилось.
Звук он отключил, чтоб хозяйка чего не заподозрила. Проматывая спор старосты с рыжим парнем, Ивейн едва не пропустил момент, который искал – когда в комнату вошла приёмная дочь, Зима.
Сердце трепыхнулось, на мгновение сбиваясь с ритма. Вместо того чтобы замедлить и приблизить запись, Ивейн едва носом в экран не уткнулся. Прав или нет? И, если всё же прав, то… что тогда делать?
Имя девушке удивительным образом подходило. Она и впрямь была как зима – белая, суровая, равнодушная. Но сейчас важным было не это. Ивейн всматривался в детали: в очертания черепа, в форму кистей, в разворот плеч.
Все признаки сходились.
Ивейн выпрямился, запрокинул голову к потолку и закрыл глаза, запрещая себе радоваться, волноваться и злиться. Он и сам не мог разобраться в эмоциях, а в разуме царил хаос, в котором ни одной цельной мысли не было. Только сердце колотилось в горле, как в ожидании большой радости – или большой беды.
Нет, так не пойдёт.
Увидел бы его сейчас наставник и схватился бы за голову. Медик всегда должен быть собран и хладнокровен. Особенно если собирается волонтёрить в нижнем мире.
Вдох, на счёт три – выдох. Задержать дыхание и повторить, пока в мыслях сначала не останется только счёт, а потом тишина.
Достигнув сосредоточения и спокойствия, Ивейн пересмотрел запись ещё несколько раз, то концентрируясь на разных деталях, то пытаясь воспринять картину целиком.
Да, сомнений быть не могло: фенотип Зимы был слишком схож с фенотипом обитателей космических станций, истинных людей, чтобы это могло быть просто совпадением. Но как такое могло случиться?
Ивейн отключил видео и убрал планшет. Покопавшись в сумке, он вытащил измятый блокнот с оторванной обложкой. Листы уже обмахрились по краям, уголки замялись, а на бумаге остались грязные пятна. Пришлось долго листать страницы в поисках чистой, и Ивейн подумал, что пора бы этот блокнот сжечь и завести новый – да только раздобыть на станции бумагу почти невозможно, разве что где-то на складах такое старьё заваляется. Или в коллекции у кого-то эксцентричного, неровно дышащего к старине. Но эти, ясное дело, точно делиться не будут. А остальные только посмотрят с недоумением: зачем тебе, планшет ведь куда удобнее!
Вот только если бумагу сжечь, то написанное на ней уже никакой хакер не восстановит.
Да и грифель размазывался по бумаге так, что через некоторое время и сам Ивейн не мог разобрать, что написал.
Несколько минут Ивейн сидел над чистой страницей, пытаясь систематизировать свои подозрения, мысленно выстроил план, словно отчёт собрался писать, но слова всё равно разбегались, грозя снова погрузить разум в хаос. Тогда Ивейн сдался и первым пунктом написал то, что пугало и волновало его больше всего.
Что приёмная дочь старосты на самом деле родилась и жила на станции.
Сразу стало легче. Тренированный разум, избавившись от подозрения-занозы, тут же принялся задавать вопросы, стремясь эту теорию развенчать: как она здесь оказалась? Почему ведёт себя на равных с аборигенами? Почему не узнала в его лекарском знаке сенсорный девайс?
Может, она из тех влюблённых в науку учёных, которые спускаются к аборигенам и живут среди них, наблюдая и изучая? Нет, быть не может, она слишком молода, даже моложе его самого! И, если судить по словам старосты, то Зима живёт здесь уже несколько лет, а ребёнка бы никто вниз не отправил.
Может, она изгнана? Или уже родилась здесь у родителей-учёных? Может, они погибли, вот её и взяли аборигены на воспитание…
Нет, глупость какая-то.
Ивейн повертел в пальцах карандаш. Какие ещё могут быть варианты?
Это могло быть совпадением. Просто генетическая мозаика так сложилась, что у обычной девчонки с поверхности проявились черты, больше характерные для жителей станций. В конце концов, они ведь были одним биологическим видом – хотя кое-кто из особо радикальных кругов эволюционистов это и отрицал. Мол, не будете же вы и неандертальцев считать своими родичами?
Но если это правда… если у неё обнаружатся совпадения и в генотипе… то это наконец поставит точку в долгих распрях между теми, кто готов обучать аборигенов, чтобы вывести их на свой уровень, и теми, кто считает это бесполезной тратой ресурсов. Это будет воистину самое значимое открытие за последние несколько десятков лет!
Но, конечно, самым вероятным было то, что ему всё почудилось. Всё-таки без чуткого медицинского осмотра и тем более анализов делать какие-либо выводы было попросту глупо.
Ивейн отложил карандаш и с нажимом растёр лицо. Сейчас гадать бесполезно. Он выплеснул свои разрозненные подозрения, успокоился, и теперь ему остаётся только ждать вечера, когда семейство старосты явится на осмотр.
Тогда-то он и сможет выяснить, кто такая Зима.
За дверью заскрипели половицы под легонькими шагами старухи, и Ивейн поспешил спрятать блокнот поглубже в сумку. Не прочитает, конечно, откуда аборигенам язык станций знать, но что-то свербело внутри и требовало прятать свои домыслы подальше от чужих глаз.
Так, надо постараться выкинуть странную девушку из головы и сосредоточиться на деле. Наставник всегда удивительно обтекаемо описывал их практику: помогаешь всем, кто того просит. А если никто не просит? Просто подождать, пока весть о нем по всей деревне разлетится, или лучше самому её обойти?
Ивейн тронул пальцем мерцающий лекарский знак, который ему наставник передал. Жаль только, вместе с ним и опыт не передался: сколько в зелёные камни пальцем ни тыкай, умнее не станешь.
Ещё немного поколебавшись, он всё же вышел на кухню, решив для начала хозяйку расспросить о том, как деревня живёт. Она как раз возилась у печи, тихонько напевая под нос простенькую мелодию. Услышав его шаги, она обернулась и охнула:
– Где ж ты так замараться успел, милочек? Или глаза мои стали совсем слабые, что сразу не углядела?
Ивейн рассеянно взглянул на вымазанные жирным графитом руки и вспомнил, как ими растирал лицо. Да уж, хорош! Попытался рукавом стереть пятна, но, судя по причитаниям хозяйки, только хуже сделал.
– Вот что, милый, – сказала она твёрдо. – Сядь-ка на лавку и не трожь лицо. Сейчас я мыльню тебе подготовлю, как раз вода нагретая стоит. И одёжку свою пыльную сменишь.
Ивейн не стал с нею спорить. Начнёт объяснять, что чистая на нём одежда, с утра свежую надел и по лесу не больше десятка минут шёл, так только больше вопросов возникнет. Не объяснять же им, что у него флаер едва ли не у опушки припрятан?
Пока хозяйка возилась в пристроенной к дому мыльне, из-под печи выглянуло большеглазое пушистое существо. Повело треугольником блестящего носа, потянулось к мисочке молока у печи, но заметило Ивейна и тут же шмыгнуло обратно под печь. Только лапка с ловкими когтистыми пальчиками высунулась и блюдечко в темноту потащила.
Надо же, домовой! Считалось, что они показываются на глаза только любимым хозяевам и то, не иначе как ночью, но наставник всегда подозревал, что аборигены сами их стараются не замечать, свои ритуальные табу соблюдая. Для них это странное маленькое существо, с ног до головы покрытое шерстью, с длинными руками и вечно согнутыми ногами – священный дух предков, хранитель дома.
Вот только исследователи давно отловили парочку и выяснили, что это – не более чем мутировавшие и резко поумневшие после катаклизма кошки. И им, пожалуй, повезло гораздо больше, чем прочим животным.
Остальных катаклизм исказил сильнее. Хотя честнее будет сказать – изуродовал. Гигантские змеи, волки, с вывернутой наизнанку шкурой, обезумевшие медведи – и это только то, что Ивейн своими глазами видел. Наставник как-то рассказывал, что в северных регионах, которые пострадали от катаклизма гораздо сильнее, ему встречались существа с двумя, а то и тремя головами: рядом с нормальной на слабой безвольной шее висела недоразвитая сестра, уродливая и шишковатая.
Людям, в некотором смысле, пришлось проще всех: никаких видимых мутаций. Вот только, судя по записям наблюдателей, резко сократился срок жизни и появились новые болезни неясной природы, у которых не удавалось установить возбудителя. Интересно, дочь старосты – уж не такой ли случай? Если ему удастся вылечить её и выявить этого нового неуловимого возбудителя, то
