бросил в сердцах, мол, не стоило жертву подменять, на кого жребий выпал – ту бы и отдали. Но на него зашикали все, мол, Божена могла и не дожить до Купальской ночи.
Поспешила Зимцерла мимо пройти, зубы стиснув, обиду в груди лелея. Дожила ведь! Ведь она утром слышала из горницы голос сестрицы названой!
Может, богам и нет дела, хворая жертва или здоровая?
Может, она всё-таки могла бы выжить?
Сквозь зубы с присвистом она воздух втянула, чёрные мысли прочь откидывая. Лучше верить, что боги просто к себе девиц забирают, а не убивают. Это ведь только лекарь упрямствовал, а в деревне на смерть своих дочерей отдавать не стали бы.
Да только если здраво рассудить, то зачем богам земные девки?
Медленно катилось время к полуночи, вот уже и луна на небо вскарабкалась, да не могла она сиянием своим с кострами поспорить. Молодёжь по парам разбилась, через маленькие костры прыгала, пока старшие у больших корову запекали. Вот закончится время гаданий, сведут жертву в лес, и будет пиршество до рассвета, и пары, что рук над огнем не расцепили, день свадьбы назначат.
Вот только Зимцерла этого уже не увидит.
Ещё живая, шла она меж костров будто неупокоенная душа, и остальные с её пути сторонились, даже краем одежд задеть её боялись. Её взгляд скользил по ним безучастно, только одна заноза в мыслях её сидела: а где же сам лекарь? Разбередил ей душу, а прийти в глаза взглянуть не осмелился? Или праздник ему из-за жертвоприношения столь противен сделался?
Зимцерла прищурилась, сквозь темноту и дым пытаясь различить его в толпе, да без толку. Но вместо него другая – тоже очень знакомая – фигура перед глазами мелькнула. Но она же не могла быть здесь? Может, наваждение это? Или просто обозналась?
Не успев мысль до конца додумать, Зимцерла следом кинулась, до боли в глазах в темноту вглядываясь. Да фигура всё дальше и дальше от костров уходила, словно не только от её взгляда скрыться пыталась. И всё же Зимцерла догнала её, схватила за плечо, к себе разворачивая.
И почти не удивилась.
– Божена? – выдохнула она, чувствуя, как змеем в животе гнев сворачивается, жар набирая. – Здоровая?
Та, поняв, что прятаться уже бесполезно, откинула растрёпанные, как у русалки, космы и блеснула широкой улыбкой.
– А, сестрица драгоценная! Не вздумай кричать – я-то убегу, а тебе не поверят, решат, что совсем разумом повредилась!
За спиной Божены мелькнул рослый силуэт Карпоша, готового в любой момент на подмогу невесте броситься. Но Зимцерла стояла, окаменев, всё сильнее сжимая плечо сестрицы, словно боялась, что та дымом сквозь пальцы просочится. Медленно приходило понимание:
– Так ты и была всё время здорова?
Божена прищурила хитрые, злые глаза, одними губами шепнула:
– Умница, догадалась наконец, – и громче, чтобы Карпош слышал, продолжила: – Ну что ты, милая, меня добрые боги от хворобы спасли! Мой Карпош им ягнёнка в жертву принёс, вот они и смилостивились надо мной, вырвали из хватки смерти – да к самой Купальской ночи. Не иначе Лада ко мне добра оказалась, чтоб я с женихом по древнему обычаю огнём свою любовь скрепила!
Она рассмеялась и легко вывернулась из хватки Зимцерлы. Та даже не попыталась удержать сестру, словно все силы её тело оставили. Только прошептала едва слышно, чувствуя, как в горле слёзы закипают:
– Почему?
Конечно же, Божена поняла, шагнула ближе, оскалилась в лицо:
– Потому что ты чужачка! Всегда такой была и даже не попыталась нашей стать! Думаешь, просто так ты наш хлеб ела? Радуйся, хоть на что-то сгодилась!
Она убежала уже, а Зимцерла так и стояла, гневом и горем оглушённая, и слёзы катились по лицу, не останавливаясь, словно всё невыплаканное теперь наружу рвалось.
Да, она согласна была умереть ради всей деревни – но не ради названой нелюбимой – и нелюбящей – сестры! Если бы можно ещё было отказаться, если бы можно ещё было сбежать…
Но луна уже высоко в небе стояла, а значит, скоро уже час, когда жертву в лес поведут.
Оглядела Зимцерла поляну и в западне себя почувствовала. Ведь ещё совсем недавно казалось ей, что от неё глаза отводят, чтобы праздник себе думами о жертве не омрачать, а сейчас она на себе десятки взглядов ловила. Следят, следят, искоса посматривают – а вдруг и впрямь сбежит?
Заклокотали в горле гневные, бессильные рыдания, но Зимцерла сжала губы, не позволяя им на свободу вырваться. Гордость – странная, глупая, нездешняя – требовала спину прямо держать и чувства свои прятать, как самую постыдную тайну.
И когда подошёл к ней староста, грубой верёвкой руки опутал, чтоб в лес вести, она смерила его взглядом ледяным, как самая суровая зима, и спросила тихо:
– Ты знал ведь, так?
Не ответил он ничего, даже не переспросил, только глаза отвёл да за верёвку дернул, и та натянулась и впилась Зимцерле в кожу.
Она молчала, пока её вели мимо догорающих костров, у которых ещё кружились в танцах молодцы и девицы, молчала, когда вслед за ней с факелами потянулись самые уважаемые из соседей: и кузнец, и пекарь, и ростовщик. Молчала, когда они вступили под густую тень леса, и даже огонь факелов поблек и заколебался.
Молчала, когда на чёрной мёртвой поляне её привязывали к чёрному мёртвому дереву.
Молчала, когда до боли в глазах щурилась в темноту, наблюдая, как огоньки факелов отдаляются и исчезают среди деревьев.
И только когда осталась одна, закричала.
* * *
Ивейн очнулся, словно его рывком из омута вытащили. Долго пытался выхаркать из легких несуществующую воду, а потом дышал загнанно, словно всю ночь на нём бисы скакали. На последней мысли Ивейн хрипло расхохотался – всего второй день внизу, а уже сам как абориген думает! Ну куда это годится? Ещё и напиться успел! И как умудрился только? Ведь на станционников такие простые токсины не действуют, даже пришлось создавать сложные синтетические наркотики для любителей сознание изменять.
Ивейн потёр виски, с недоумением растёр меж пальцев капельки липкого пота. Он никак не мог вспомнить, где он. Изба казалась знакомой, но уже давно стемнело, а в темноте все дома аборигенов выглядят одинаково убого и неуютно. Он дома у Лесьяны? А как он там оказался?
Ивейн размял шею, пытаясь прогнать неприятный туман в голове, и тут на глаза ему попался странный предмет на полу. Он даже не сразу понял, почему тот так притянул его взгляд: лунный луч проникал через мутное окно и в его свете металлические детали на предмете тускло блестели.
Вот только у аборигенов не могло быть таких предметов. А подняв его, Ивейн разом вспомнил – и что у него в руках, и где он находится, и почему он заснул на полдня. Староста, чтоб его! Опоил чем-то, рассчитывал, что до рассвета Ивейн проспит, да не знал, что организм станционников устойчив ко всяким дурманам. Сколько ж он ему снотворного подлил, что, несмотря на всю устойчивость, ему до сих пор худо?!
«А ведь обычный человек и впрямь мог бы не проснуться», – подумал Ивейн, с трудом, по стене выбираясь из избы.
Луна стояла высоко в небе. Она только начала стареть, с одного бока подтаивать, и вокруг крупно и колко сияли звёзды. Света было достаточно, чтоб не спотыкаться на каждом шагу, да только куда теперь спешить? Он же проспал, по глупости своей всё проспал, позволил себя опоить, как последний идиот! И Зимцерлу уже наверняка увели в лес, и он не успеет её с поляны увести… если она захочет ещё уходить, со своими глупыми представлениями о долге перед деревней! Если бы она знала, если бы она только знала, как подло староста её обманул!
Следующая мысль была такой глупой и внезапной, что только в одурманенную голову и могла прийти.
Она ждёт, что на сияющей колеснице к ней спустится бог? Что ж, он может это ей устроить! Если успеет добраться до флаера до того, как к ней прилетят их настоящие «боги».
Вот только сначала надо забежать к хозяйке – хоть бы её дома не было! – взять из вещей фонарик и стимулятор… Да и всю сумку стоит забрать, сюда он точно не вернётся уже.
Ох и надерёт же наставник ему уши!
Сначала всё шло по плану: Ивейн быстро добежал до дома Лесьяны, тёмного и пустого, на ощупь нашёл в горнице сумку. Кажется, что-то из инструментов осталось лежать на столе, но искать их времени уже не было. Под ноги бросился кот-домовой, и Ивейн шикнул на него, чтоб не наступить. Со стороны реки небо всё ещё заливало зарево
