хоть плашмя, не трепанировал.
После нескольких минут борьбы с бушующей стихией я понял, что мгновенная гибель мне не грозит. Пока чудесно удавалось выныривать, и уж кому-кому, а мне не могла пойти такая карта, чтобы я еще в довершение ко всему тут посреди неизвестного моря взял и захлебнулся. Вода оказалась теплой; правда, на вкус отвратительной — пахла не то порохом, не то серой, не то чугунной решеткой, которую вдруг возьмешься лизнуть на морозе.
Насколько мне позволяли судить мои скудные познания об этом мире, оставались две основные опасности, угрожающие моей жизни. Это вероятность нападения свирепого чудища амторианских глубин и яростный штормовой прибой во время выхода на берег.
Но этого было совсем недостаточно, чтобы повергнуть меня в отчаяние. Все твари морские, видимо, спали. Не познакомился ни с одной. А прибой? Ай, бросьте. Какие мне прибои? У меня украли Дуаре. И я, как полный придурок, ее проворонил! Какой, спрашиваю, прибой? Я повидал немало океанских волн, сам не однажды бился о берег, но когда обрушивается ваша жизнь, уверяю вас, никому не придет в голову считать номер волны, катящейся на берег, или измерять формат тяжелых камней, которые она ради вас оторвет от скалистого уступа.
Я медленно плыл к берегу, подгоняемый яростным ветром, который, к счастью, дул в нужном направлении. Мне не хотелось расходовать силы понапрасну, лучше всего было просто держаться на плаву, предоставив волнам возможность поработать за меня, отнести меня к берегу.
Хоть трубач не трубил, все ж начинало светать.
Каждый раз, взлетая на гребне волны, я все яснее видел надвигающийся берег. До него уже оставалось не больше мили, и вид его был неприветлив. Громадные волны бились о скалы, высоко подбрасывая клокочущие пенные фейерверки. Прибой разъяренного моря гремел, как сводный оркестр глухих тромбонистов, устроивших вечер на День всех святых! Эта чудовищная какофония перекрывала сам грохот бури, напоминая, что смерть — очень интересная тетка: сначала подманит к спасительной дверце, дождется, толкнешь — и провалишься по уши не скажу куда, а она еще снизу в тот миг и за пятки потянет, пока ты не скажешь последнего «бульк…».
Я не знал, что предпринять. Смерть грозила мне разная со всех сторон. Оставалось выбрать только место и виды. Можно было еще побиться-поломаться и утонуть по пути к берегу. Или влепиться в скалу по прибытии на скорости пятьдесят миль в час. Или на выходе завалиться под прессом какого-нибудь рухнувшего на тебя каменного сооружения и остаться погребенным под частью амторианского ландшафта. Или загнуться из-за какой-то загадки здешней местности, суть которой я после туманных рассказов Дануса начисто позабыл. Помню только, что он называл ее просто «ужас Нубола» и морщил лицо…
Меня не прельщал ни один из вариантов.
Смерть была несовершенна, как и любая хозяйка: на всех угодить стараясь, чего-нибудь недокладывала. Поэтому я решил попробовать не умирать. Я уже пробовал не умереть, когда мячом от пинг-понга валился на жаровню пылающего Солнца. И когда падал с дерева высотой с небоскребы. И в паутине по горло, в этой омертвевшей ядовитой пурге… У меня всегда получалось.
Кто-то сказал, что мысли способны воплощаться в действительность. Но одних мыслей маловато. Как бы я ни стремился к жизни, для ее сохранения всегда требовалось забыть про диван с мягкими тапочками, подсуетиться. Как называла это моя дорогая тетя Софи, хорошо побрыкаться. Мое положение не оставляло мне выбора. Только оказавшись на суше, можно было рассчитывать на спасение, поэтому я стал выгребать. А деваться некуда, я же не рыба-кит, чтобы провести свою бессмертную жизнь в этом чертовом море! Мысли одна за другой проносились в моей голове. Некоторые из них не имели никакой связи с наличествующим положением, но были и другие. Например, о похоронном агенте м-ре Дрейере, когда он мне на заре моих лет предлагал подработать в учениках у мастера по бальзамированию. Или о венке с белыми лилиями. Нет, черт возьми, мне же вкололи вакцину! Я буду жить, пока не устану! У меня будет тьмущая тьма детишек и бюро из лилового амторианского дерева, где у нас будет стоять подставка с кучей ножиков для масла.
Только я подумал о приятном, как всем волнам волна подняла меня, бывшего калифорнийского мечтателя, и несколько мгновений пронесла на своем гребне, как будто я все еще летел в той жизни на своей черно-красной доске и держался за гик…
С более близкого расстояния береговая линия уже не представлялась сплошной стеной острых скал и кипящей пены. Я увидел разрывы. И все-таки там было что-то пострашнее скал. Оно посверкивало и временами просто блестело.
Со скоростью локомотива, вырвавшегося из депо, я понесся туда, едва успевая дышать. Где эти скалы? Пенный гребень снова накрыл меня с головой. Я крутился и вертелся, точно пробка в водовороте, но не оставлял попыток вытащить голову из воды и глотнуть воздуха. Дайте скалы! Боролся, как параноик, за каждое мгновение, чтобы доказать на консилиуме — я совершенно здоров. Именно так. В моей ярости, в моем стремлении выжить появилось что-то ненормальное, оглашенное. Где же те чертовы скалы?
Я уже абсолютно духовно созрел, чтобы встретиться с ними и кому-нибудь что-нибудь доказать.
И тут я увидел эти сверкающие зубцы. Они почему-то пронеслись слева, хотя должны были появиться прямо передо мной! Это было непостижимо. Увлекая меня за собой, набежала следующая волна. Я со всех сторон был окружен водой и все же, оказывается, оставался жив!
Шторм на море начал затихать.
Когда я в очередной раз поднялся на гребень новой убывающей волны, то с удивлением увидел перед собой сравнительно тихие воды маленький бухты. А где эти колья в просвете скал? Зубцы какие-то? Посверкивания? Оказалось, что огромная волна перенесла меня на гребне над острыми вершинами рифов к этой бухточке, защищенной от волн полоской суши. Передо мной разлеглась добродушной морскою коровой выпуклая, как все на Амторе, почти круглая песчаная коса. Мистерия продолжалась! Я вырвался из жадных рук этой тетки, которая называется смертью придурка. Выходило, судьба еще благоволила ко мне.
Я, словно яблочный огрызок, был выплюнут на песок, усеянный обломками, которые год за годом сюда приносило море.
Полежал, как на складе чудесных, совсем неизвестного назначения предметов, и подумал: какое же счастье! Встал на ноги и огляделся. Славно. Маленькая бухта, в которой я оказался, была образована устьем каньона. Нижний профиль реки уходил в глубь суши, вился-стелился между низкими холмами, поросшими низкорослыми деревьями с пышными, сплюснутыми кронами. Таких гигантских, как в Вепайе, нигде не было
