лучше, – но я всё равно подумала, что недурно было бы предложить ему носить перчатки: иллюзия будет полнее.
– Между прочим, леди и мессиры, – сказал Валор, – я по-прежнему некромант. Я даже больше некромант, чем в Сумерках. Тогда я был вполне неприкаянным духом и дурным вампиром, Дар казался лишь памятью… а вот сейчас я его чувствую, – он положил руку на грудь, прислушиваясь к себе. – Я его помню… этот жар… – и взглянул на нас с Вильмой. – Кажется, я могу быть более полезен, чем мне представлялось раньше.
– Вы были полезны и в Сумерках, Валор, – вдруг услышала я голос адмирала Олгрена прямо под ухом. Силой вампира меня окатило внезапно, как лунной волной.
– Олгрен! – рявкнула я. – Да когда ж ты начнёшь вести себя учтиво, вампир! Подкрадываешься, как кошка!
Он поклонился, глядя на меня, но физиономия у него была совершенно хамская. Князь Сумерек, как подумаешь! Адмирал! Аристократизма – как на селёдке перламутра.
– Мы боялись помешать, тёмная леди, – сказал вампир тоном, который сам считал любезным. – А лично я даже рассчитывал на некоторую вашу признательность. Валор ведь покинул Сумерки и больше не греет нас.
– Хочешь вернуться в мир людей, пиратюга? – спросила я с ласковой улыбкой к большому удовольствию окружающих живых.
– Да Боже меня упаси! – ухмыльнулся Олгрен. – Не утруждайтесь, ради Сумерек, тёмная леди: мне и так прекрасно. Мне лишь хотелось удостовериться, что с моим другом Валором всё в порядке. А несчастных морячков он вам представит сам, раз уж Дар вернулся к нему в полной мере.
– То есть, – сказала я, – вы уже нашли духов, которые хотят вернуться? Вы и Валор?
– Всё же больше искал я, деточка, – сказал Валор. Он так и стоял рядом со мной, и мне казалось, что от него исходит тепло, как от живого. Грел его Дар, видимо. – Старые духи, которых ничто уже не связывает с миром, больше хотят покоя, но те, кто погиб недавно, полны надежд… и я рад буду сообщить им, что их надежды оправдываются.
– Должен признаться, Валор выглядит лучше, чем я ожидал, – сказал Олгрен. – Мне знакомы все эти некромантские ухищрения. Мой отец в Сумерках рассказывал, как выглядела жена Церла… и я тогда думал: как же несчастная королева должна была любить и насколько верно она следовала клятве, чтобы как-то существовать внутри разлагающихся тел! Трудно одобрить чернокнижие с такой точки зрения. Жесток государь был… даже со своей женщиной.
Мэтр Фогель, с любопытством рассматривающий вампира, степенно возразил:
– Ну вот ещё, мессир ночной Князь! Сейчас у нас не мрачные века, благодарение Вседержителю. Нынче всем движет наука, прогресс, как говорят. А мы, рабочие люди, этот прогресс видим так: чтобы даже из зла сделать добро. Глядишь, мессира Валора Господь простит – а до того он и себе, и добрым людям поможет.
– Хорошо сказал, старик, – кивнул Олгрен. Даже без скептической ухмылки.
* * *
А между тем на Валора у Виллемины, оказывается, были даже более изощрённые планы, чем я думала. Потому что именно после возвращения – или воплощения? – Валора она весело мне сказала:
– А как ты думаешь, дорогая Карла, не сделать ли нам ещё одну любезность газетёрам? Ты же видишь: столичная пресса никак не может успокоиться после того Большого Совета.
И положила передо мной целую пачку газет. От передовиц у меня дух захватило: «Некроманты на страже Прибережья», «Леди Карла из дома Полуночного Костра, некромант-эксперт, уверяет: силы ада не угрожают столице», «Воины в Сумерках: некроманты государыни дают отпор нечисти»…
– Ничего себе, – сказала я. – Ещё полгода назад мы были вообще вне закона.
– Это что! – рассмеялась Вильма. – Взгляни сюда!
Газетка называлась «Благие вести» – сплошные душеспасительные статейки и полемика о том, прилично ли молодым людям свистеть вслед незнакомой барышне, или их Бог накажет. А передовица поражала воображение: «Размышления Иерарха Прибережного Агриэла о некромантии». Я села с газетой на диван: меня просто ноги не держали. У меня даже прочесть по порядку не получалось. Взгляд сам собой скакал по строчкам, выхватывая самые яркие фразы: «С искренней печалью глядя на нынешний свет, что пытается в речах опираться на Писание, никогда не заглядывая в него, а вспоминая лишь слышанные в детстве поучения отцов-наставников, храмовые песнопения и простонародные прибаутки, желал бы я порассуждать о добре и зле в нашем новом времени… И ещё напомню, что ад не способен к творению. Если мы видим результат творения, пусть даже и странный для наших глаз, должно помнить: се не тварь, извергнутая адом, се дитя Божье, ибо верить в творческие силы ада – ересь… Таким образом, мы видим, что Дар дитя человеческое получает по воле Небес, а клеймо тьмы – знак ада, что пытается всё опорочить и обратить в свою пользу. Удастся ли Тем Самым силам повернуть сию отмеченную душу ко злу – большой вопрос: любая душа инстинктивно тяготеет к Истине… Раскаяния Господь ждёт, озирая деяния, но не данное отроду… Обернуть оружие ада против его посланцев – не грех, а добродетель… Святой Орден издавна принимает заблудших, и падших, и отягощённых грехом, и отмеченных тёмными печатями, если они сумеют благими делами и помыслами вернуть души свои к свету…»
Я осторожно положила газету и посмотрела на Виллемину. Она очень лихо улыбнулась:
– Я же говорила, что он хороший.
– Но где он этого набрался? – спросила я. – Вот этого… феерически прогрессивного?
– Я же с ним беседовала, – сказала Вильма. – Перед коронацией. Мы проговорили несколько часов. А что, думаешь, почему он тебя благословил с такой милой улыбкой, хоть ты и забыла муфту?
– Я перед коронацией просто с ног сбилась, – сказала я. – Это правда. Я даже не удивилась особенно. А вот деточки уверены, что дедушка Иерарх ни о чём не догадался: ну, они были такие чистенькие, беленькие и благостные… особенно Ларс – пушистенький такой котёночек.
Виллемина откровенно развлекалась:
– Ага, беленький котёночек с красными глазками! Во времена наших бабушек, даже матерей – от него шарахались бы в сумерках.
– Ну, – возразила я, – в сумерках у него глазки светятся, но тогда же было совсем светло, даже солнце проглядывало в честь твоей коронации.
– А между тем это очаровательное дитя очень встревожило его святейшество, – сказала Виллемина. – Его святейшество сказал мне, что его сердце болит, когда он видит столь юное создание со столь явной печатью Тех.
– Ты была права, – сказала я. – Впрямь хороший, иначе не болел бы сердцем, а велел бы сразу в каземат, в серебро, на костёр… как у них там принято…
– Знаешь, дорогая, – сказала Вильма, – мне очень жаль, что
