телегой, а с санями. А там следующего, и повезет, если до Москвы. Возчики не купцы и не берут фрахт в неизвестные им дали, где сложно будет найти заказчика на обратную дорогу.
На дороге уже не разговаривали. Вольф, как проводник, ехал впереди, за ним телега, за телегой Толстушка, замыкал колонну Ласка.
На полпути встали на ночлег в славном городе Оломоуце, столице Моравии. Город, хотя и славный, но небольшой. Вольф выбрал тот же постоялый двор, где останавливались по пути в Вену весной.
— Еще месяц в седле только до Чорторыльского! — сказал Ласка, скинув сапоги.
— Моей задницей можно ежей плющить, — ответил Вольф.
— Зато ты подучился в седле сидеть. По пути туда на тебя смотреть смешно было.
— Сам-то. На тебе после Вены немецкий костюм сидел как на чучеле. Зато обратно, начиная с Парижа, как приличный человек. На итальянца даже похож.
— Это Бенвенуто научил, что купить взамен поизносившегося, да как подогнать, да как носить со всеми этими складочками.
— Да, он тот еще модник. И друг хороший. Жаль, что больше не встретимся.
— И не говори.
В дверь постучали.
— Господа, вы в приличном виде? К вам дама, — сказал мужской голос.
«Господа» переглянулись. В виде-то в приличном. Штаны-рубахи надеты. Другое дело — запах. Шутка в деле, сапоги сняли после дня в пути. Француженка бы сказала «вкусным сыром пахнет», да только откуда тут возьмется француженка. Откуда тут вообще возьмется дама, которой от уставших путников что-то надо? Или тут местных давалок дамами называют?
— В приличном, — ответил Вольф.
Дверь открылась, и в комнату вошла Рафаэлла фон Нидерклаузиц в мятом платье.
— Рафаэлла? — удивился Ласка.
— Фрейлейн? — удивился Вольф.
— Французским сыром пахнет, — повела носом девушка, — Где и взяли.
— Где взяли, там больше нет, — отшутился Вольф.
— Надо поговорить, — сказала Рафаэлла, глядя на Ласку, — У меня.
Ласка кивнул, сунул ноги в сапоги и вышел вслед за ней.
— Постой! — крикнул в спину Вольф, — Не беда, какая, надеюсь?
— Нет, — ответила девушка, — Никакая не беда. Ложись спать, завтра дальше поедете. Просто надо поговорить.
Рафаэлла привела Ласку в комнату на другой стороне постоялого двора. На кровати лежал сброшенный второпях мужской дорожный костюм. На полу — кираса и шлем с полями. Рядомоткрытый седельный вьюк из непромокаемой кожи.
— Я взяла Элефанта и догнала вас через Подземье, — сказала она, — Отличный конь. Сжег стаю летучих мышей, а потом быстро оторвался от зеленоволосой ведьмы. Надеюсь, она меня не узнала. Будь осторожен. Скорее всего, она сегодня тоже в Оломоуце.
— Думаешь, она за мной или за тобой? Или за Элефантом?
— Не знаю.
— Ты приехала предупредить?
— Нет, я по другому делу.
— Элефант?
— Нет. Не угадывай, не угадаешь.
— Тогда слушаю.
— Начнем с того, что я лютеранка. Я это говорила в нашу первую встречу, если помнишь.
— Помню, конечно.
— Ты правда обещал родителям, что не будешь ложиться с католичками?
— Правда.
— А насчет протестанток не обещал?
— Нет.
— Поэтому запомни, что я лютеранка. Прямо у самого Лютера вместо дьякона «кирие элейсон» пою.
— Хорошо. Я правильно понимаю, на что ты намекаешь?
— Да.
Рафи сделала шаг вперед, обняла Ласку и поцеловала. Тот ответил, ненавязчиво обняв девушку за спину.
Прошло некоторое время, за которое верхняя одежда оказалась на полу, а ее носители — на кровати. Один в исподних штанах, другая — в нательной рубашке.
— Может быть, скажешь, с чего это ты? — спросил Ласка, — Ты по доброй воле?
— Конечно, по доброй воле! — вспыхнула Рафи, — Неужели не видно!
— Не знаю, как у вас, а на Руси красны девицы не скачут за добрыми молодцами через подземные миры на огнедышащих конях. У нас обычно наоборот.
— Ты же был при дворе короля Франциска. Правда, что там дамы может проявить интерес первой?
— Правда. Но если мы сейчас пойдем дальше, то…
— Произойдет то, что нельзя будет вернуть как было, ты это имеешь в виду?
— Да.
На самом деле, Ласка не был уверен, что произойдет именно это. Но не исключал такой возможности.
— Ты не первый раз? — спросила Рафи.
— Даже не второй. А…
В последний момент он не договорил. Разве можно такое спрашивать? Хотя нужно, конечно. Если у нее еще никого не было, то это несколько осложняет дальнейшие действия. И не только в плане морали и нравственности.
— Я в первый.
— Почему? Тебе же еще замуж выходить. Или тебя сватают во Францию?
Рафи, лежавшая на боку лицом к Ласке, повернулась на спину.
— Укрой меня, — сказала она, — Я и не думала приступать к делу раньше, чем расскажу.
Как она странно выразилась. Приступать к делу. Как будто для нее лишиться девственности –задача из тех, что немцы записывают в учебный план и ставят крестик по выполнении.
Ласка накинул на нее одеяло и сам прижался, как большая грелка.
— Все началось, когда мой папа и отец Гаэтано поссорились с феями. Они не хотели, но так вышло. Папа получил проклятие, что у него не будет сыновей. Поэтому у меня две сестры, а братья рождались мертвыми. Папа даже уступил дедовский замок дяде Максимилиану, потому что у того есть наследники. Они с мамой все равно живут в Аугсбурге, под рукой у дяди Антона.
— Что началось?
— Слушай дальше. Отцу Гаэтано досталось другое проклятие. Его сын и наследник будет жить свиньей до тех пор, пока не женится на той, кто его полюбит.
— Ужас.
— Родители все равно воспитывали его как наследника титула, и он неплохо учился, но все равно любил поваляться в грязи и пожрать каких-нибудь помоев в городе. С ним никто не хотел дружить, кроме детей папиных друзей. Как-то я жила в Венеции несколько месяцев. Потом он гостил у нас в Аугсбурге. Когда я подросла, мама уже понимала, что найти мне мужа с титулом не получится. Она решила, что мы с Гаэтано станем хорошей парой. Мама свихнулась со своими счетными книгами. Она, конечно, оказалась права, когда сказала, что если папа пойдет на службу к Фуггерам, а не к императору, то он разбогатеет, но так и останется вторым сыном барона
