Сангвиний лишь кивнул. Если я ожидал, что он будет разгневан этим предложением иди даже удивлен, то я ошибся.
— Я не планирую умирать, — просто ответил он.
— Это враждебная галактика.
— Больше нет. И опасность уменьшается с каждым годом.
И тогда я почувствовал последний всплеск настоящего страха — холодок от осознания того, что он снова лукавит. Что он знает больше, чем говорит, и что у него действительно есть опасения, которыми они никогда не сможет поделиться. Я понятия не имею, почему я был так уверен в этом. Возможно, он прав, и у меня присутствовали какие-то свои нераскрытые способности, а может, я просто умел хорошо распознавать знаки. Но несмотря ни на что — ярость битвы, трупы, секреты, агонизирующие произведения искусства — именно это вызвало у меня глубочайшую тревогу.
— Что будет дальше, когда все ксеносы здесь будут уничтожены? — спроси ля.
— Я посоветуюсь с Хорусом, — ответил он. — Уже идут разговоры о том, что мы поможем им с Кайвасом.
— Не уходите.
Сангвиний рассмеялся.
— Не уходить? У тебя есть для нас более насущная задача, не так ли?
— Это путь необдуманный, по воле других.
— Это путь Крестового Похода.
— Но вы что-то предвидели, не так ли? Вы сомневаетесь в себе. Прислушайтесь к страху, хотя бы на этот раз. — Я разволновался еще больше. — Возвращайтесь на Баал. Вы еще не закончили свою работу. Вы могли бы сделать этот мир неприступным, полностью защищенным от опасностей, готовым к завершению ваших замыслов.
Смех Сангвиния замер на его губах. На его лице появилось выражение глубокого разочарования.
— Послушай себя. В безопасности нет пользы. Ни один из моих сыновей не желает себе такого, да и я тоже. — Он вздохнул. — Всю свою жизнь я был окружен ядами, но самый худший из них — это сомнение. Видения могут быть ложными, сны лживыми. Единственный ответ — идти им навстречу.
Конечно, он так думал. Его заставили так думать. Я задумался о там, сколько десятков тысяч воинов находилось на этих кораблях, какими грозными они были, какими жестокими и совершенно потерянными.
— Возвращайтесь на Баал, — тихо произнес я, зная, что этого никогда не произойдет. — Завершите преобразование там.
— Это так не работает. Мы не были созданы для того, чтобы получать удовольствие, как овцы на пастбище. Мы созданы для того, чтобы нападать, пронзать тьму. И мы будем делать это всегда.
Я поднял на него глаза. Увидел суровую красоту его нагрудника, его доспехи, осанку. Мне хотелось верить, что в нем есть какой-то изъян, что-то, что я могу обнаружить и разоблачить. Теперь я знал, что этот недостаток есть, и видел его ужасные последствия, но я также видел стремление преодолеть его. Сангвиний пришел не для того, чтобы искупить недуг Легиона, он сам и был недугом Легиона, но он же и единственный путь, который у них остался. Яд и лекарство, объединенные вместе, которые невозможно разделить.
— Я запишу это, — сказал я ему. — Все это. Золото и то, что скрывается под золотом.
Он кивнул.
— Хорошо, — ответил он. — Я об этом и говорил — записывай все искренне.
Я решил поклониться.
— Пока я жив, ты под моей защитой, — продолжил Сангвиний. — И поэтому тебе нечего бояться.
После этого я не мог оставаться на «Красной Слезе». Я не мог спасть в своей комнате, зная кое-что о том, что происходило на нижних палубах. Я все еще не понимал, какие обряды там совершались, только то, что теперь это были ошибки, возврат к прежним, более безудержным эксцессам. Я не знал, пошли ли жертвы на это добровольно, полагая, что участвуют в какой-то религиозной церемонии, или же они были просто добычей. Это не имело значения — любой из вариантов был несовместим с Имперским Истиной и проклял бы Легион, если бы это стало известно широкой публике.
Я взял лихтер и переместился на другой корабль Легиона, на котором служили исключительно слуги и не было ни одного Астартес. Конечно, Баалитские излишества все еще присутствовали в интерьере более меньшего корабля, все они были одержимы украшениями и излишеством, но здесь все было более просто, а не сознательная попытка подняться над первобытной слабостью. Слуги нашли мне комнату, далее место для работы, через день или два им удалось перевезти мои вещи.
Головные боли прошли. Я стал меньше видеть сны. Мне даже удалось поспать несколько часов. Ток что, возможно, примарх оказался прав насчет меня, возможно, именно близость к нему или даже к его сыновьям вызывала худшие из моих симптомов.
Слова начали литься рекой. Я описал все: великолепие, воинское мастерство, храбрость, а также позорное наследие, которое они еще не успели выкорчевать. Я описал портрет Аэлиона, его впадение в некое безумие, подпитываемое кровью, и предположил причину произошедшего. Больше всего я писал о самом Великом Ангеле, его противоречиях, несовершенствах, о расстоянии между тем, каким его хотел видеть Империум, и тем, каким он был на самом деле.
Очень многое оставалось неясным, даже для него самого. Я не мог отделаться от ощущения, что предвидение было скорее проклятием, чем благом, даже несмотря на то, что оно делало его таким смертоносным. Он не мог избежать своего долго, даже если догадывался, что его ведут по пути, конца которого он не видит. Как оружие, он был подобен тонкой шпильке — смертоносной, но хрупкой, не потому что он слабый, а потому что от него многое зависело. Я подумал о картинах Видеры и понял, как, должно быть, ему больно, когда его изображение воспроизводили дешевыми миллионными тиражами, расклеивая на стенах в мрачных мануфактурах или на армейских парадных площадках. Он искренне не желал становиться Воителем, чтобы его почитали, и его радость по поводу назначения Хоруса не была притворной.
Император скорее всего знал все это. Он должен был знать. Пощадил ли Он своего самого популярного сына, понимая его внутреннее смятение? Или он был более безжалостен, видя в Хорусе более надежного из двух, того, кто лучше всего подходит для осуществления Его великого замысла? Возможно, и то, и другое. А может, будучи создателем всего братства, Он знал даже больше, чем кто-либо другой, и здесь действовал какой-то другой фактор.
Я задумывался о том, чтобы изменить название своей монографии. Одним из вариантов был «Падший Ангел», но оно оказалось слишком близко к моей прошлой не оцененной работе. Другим вариантом стал «Темный Ангел», но я отказался от нее по понятным причинам.
В итоге я оставил все как есть. «Великий Ангел». Я не мог отделить Сангвиния от мерзких дел, совершенных его сыновьями. Как точно сказал Круз, примарх и его генетические воины были двумя сторонами одной медали — последователи лишь перенимали черты, которыми их наделяли прародители. Но именно таким я его и представлял: неполноценным, противоречивым персонажем, пытающимся преодолеть внутренние недостатки ради тех, кто от него зависел. Это казалось мне более достойным героизма, чем все несомненные боевые качества. Это делало его более похожим на нас. Он играл той колодой, которая ему выпала, и, возможно, он найдет способ одержать ей победу, и в конце концов станет таким же великим, каким его изображает пропаганда.
Конечно, не воспринимали это так. Видера пришла ко мне вскоре после того, как узнала, что я покинул флагман. Я мог бы попросить не пускать ее ко мне, учитывая, что она явно думала, что я лишился рассудка и что ее авантюра с моим наймом провалилась. Но я все же позволил ей прийти, как из любопытства, так и из-за чего-либо еще.
Она не выглядела рассерженной, когда наконец вошла в мою комнату. Она так же не выглядела смирившейся. Просто уставшая, подумал я.
— Ты мог бы сказать мне, куда ушел, — произнесла она, присаживаясь на свободный стул без моего разрешения.
Я посмотрел на нее поверх кипы записей, которые я сделал.
— Я думал, что ты хочешь заточить меня.
От этих слов она вздрогнула. Значит, она все еще не знала, что я подслушал ее возле комнат Аэлиона.
— Меня беспокоило твое состояние.
