— Дункан, — сказал Монео, — это совершенно нормально для молодых женщин, как, впрочем, и для молодых мужчин, испытывать чувство полового влечения к Представителям своего пола. Большинство из них перерастет эти влечения.
— Их надо искоренить!
— Это часть нашего наследия.
— Искоренить! И это никакое…
— О, успокойся. Если ты попытаешься искоренить это силой, то порок расцветет еще более пышным цветом.
Айдахо в ярости уставился на Монео.
— И после этого ты говоришь, что не знаешь, что происходит в Пустыне с твоей собственной дочерью?!
— Сиона проходит испытание, я же сказал тебе.
— Но что означает это испытание?
Монео прикрыл глаза руками и вздохнул. Он опустил руки и подумал, что заставляет, себя связываться с этим глупым, опасным и древним человеком.
— Это означает, что она может умереть.
Айдахо отпрянул, гнев его немного остыл.
— Как ты мог допустить?
— Допустить? Ты думаешь, что у меня был выбор?
— Каждый человек может сделать выбор!
Горькая усмешка коснулась губ Монео.
— Как так получилось, что ты оказался глупее всех других Дунканов?
— Других Дунканов! — повторил Айдахо. — Как умирали эти другие, Монео?
— Так, как мы все умираем. Они выпадали из связки времен.
— Ты лжешь. — Айдахо цедил слова сквозь стиснутые зубы, костяшки пальцев руки, сжимавшей рукоять ножа, побелели.
Монео продолжал говорить мягко и вкрадчиво:
— Берегись. У меня тоже есть границы терпения, особенно сейчас.
— Это гнилое место! — крикнул Айдахо. Он обернулся и окинул взглядом коридор. — Там происходят вещи, которые я не могу принять!
Монео невидящим взглядом посмотрел в ту же сторону.
— Ты должен повзрослеть, Дункан. Должен.
Рука Айдахо застыла на рукоятке ножа.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Сейчас очень неустойчивое время. Всего, что может вызвать его волнение, надо всячески избегать… этого просто нельзя допустить.
Айдахо с трудом удерживался от того, чтобы не ударить мажордома. Его удерживало нечто загадочное в поведении Монео. Однако были сказаны слова, которые нельзя было пропускать мимо ушей.
— Я не незрелый ребенок, как ты, может быть…
— Дункан! — Монео впервые повысил голос почти до крика. От неожиданности Айдахо выпустил из руки нож, а Монео продолжал: — Если твоя плоть стремится к зрелости, но что-то удерживает ее, то на этой почве развиваются отклонения в поведении. Иди.
— Ты… обвиняешь… меня… в?..
— Нет! — Монео указал рукой вдоль коридора. — О, я знаю, что ты там видел, но это…
— Две женщины, слившиеся в страстном поцелуе! Ты думаешь, что это не…
— Это действительно не важно. Юность пробует свою силу множеством способов.
Айдахо, едва сдерживая себя, качнулся вперед на носках.
— Очень рад узнать это о тебе, Монео!
Да, это очень хорошо, но я тоже узнавал кое-что и о тебе, причем несколько раз.
Монео с наслаждением следил, какое действие оказали на Айдахо его слова. Дункан был потрясен. Гхола никогда не могут избавиться от чар того, что делали до них Другие гхола.
Айдахо заговорил хриплым шепотом:
— И что же ты узнал?
— Ты научил меня одной очень ценной вещи, — сказал Монео. — Все мы стремимся реализоваться, но если что-то тормозит нас, то мы ищем выхода в боли — мы или ищем ее для себя, или причиняем ее другим. Особенно уязвимы в этом отношении подростки.
Айдахо вплотную приблизился к Монео.
— Я говорю о сексе!
— Конечно.
— Ты обвиняешь меня в том, что я подросток…
— Да, это так.
— Я перережу тебе…
— Заткнись!
В голосе Монео не было нюансов Голоса Бене Гессерит. но в нем была привычка повелевать, и Айдахо подчинился.
— Прости, — сказал Монео. — Но я очень расстроен из-за того, что моя единственная дочь… — он осекся и пожал плечами.
Айдахо дважды глубоко вздохнул.
— Вы все здесь сошли с ума! Ты говоришь, что твоя дочь может умереть и, однако…
— Ты глупец! — рявкнул Монео. — Ты что, не понимаешь, что мне нет никакого дела до твоих мелких забот! Твои глупые вопросы и твои эгоистичные… — он печально тряхнул головой.
— Я прощаю тебя, потому что у тебя личные проблемы, — сказал Айдахо, — но если ты…
— Прощаешь! Ты меня прощаешь? — Монео задрожал от ярости. Это было уже слишком!
Но Айдахо упорствовал.
— Я могу простить тебя за…
— Ты! Болтаешь о сексе, прощении и боли и… ты думаешь, ты и Хви Нори…
— Не смей о ней говорить!
— О да. Она не имеет к этому никакого отношения! Ты занимаешься с ней сексом и не думаешь с ней расставаться. Скажи мне, глупец, как ты можешь что-то дать перед лицом этого?
Ошарашенный Айдахо глубоко вдохнул. Он не предполагал, что вечно мягкий и спокойный Монео способен на такой страстный монолог. Но это нападение, эта атака, это не могло быть…
— Ты думаешь, что я жесток? — спросил Монео. — Я просто заставляю тебя думать о тех вещах, которых ты попросту избегаешь. Ха! Более жестокие вещи делались в отношении Господа Лето только из одной жестокости.
— Ты защищаешь его? Ты…
— Я лучше его знаю!
— Он использует тебя!
— Для какой цели?
— Об этом мне скажешь ты!
— Он наша единственная надежда остаться в веках…
— Извращенец не может остаться в веках!
Монео снова заговорил спокойно, но его слова потрясли Айдахо.
— Я скажу тебе это только один раз. Гомосексуалисты были среди самых лучших воинов в нашей истории, это были берсерки, неистовые в бою. Они были среди лучших священников и жриц. Требование безбрачия не случайно в истории религии. Не случайно и то, что из недозревших подростков получаются лучшие солдаты.
— Это извращение!
— Совершенно верно! Военные начальники на протяжении многих столетий знали, что извращенное влечение превращается в боль.
— Именно этим и занимается Великий Бог Лето?
Монео так же мягко ответил:
— Насилие, предполагает, что ты навлекаешь боль и страдаешь от нее. Насколько лучше управлять войском, которое движимо этим древнейшим инстинктом.
— Он и из тебя сделал чудовище!
— Ты предположил, что он использует меня, — сказал Монео. — Я допускаю это, потому что знаю, что цена, которую он платит, намного больше, чем та, что он требует с меня.
— Даже твою дочь?
— Он ничего не получит за это. Почему должен получить я? О, я думаю, ты понимаешь, что значит быть Атрейдесом. Дунканы всегда были хороши в этом.
— Дунканы! Будь ты проклят, я не буду…
— У тебя просто не хватает духу платить цену, которую он просит, — сказал Монео.
