— Капитан, движение на радаре! — доложил энсин. — Малые объекты. Движутся…
— Сколько их? — перебил капитан.
— Восемь, они…
— Должно быть, торпеды дальнего действия, — произнёс капитан «Миктлана». — Приготовить турели, собьём их на подлёте!
— Капитан, это не торпеды!
Офицер подошёл к Лукасу и взглянул на радар. Вместо приближающихся объектов по экрану двигались отдаляющиеся точки. Брови капитана сошлись вместе, рот приоткрылся, а на лбу выступили морщины. Секундное замешательство сменилось ужасом, когда его глаза округлились.
Судно дрогнуло. На соседнем мониторе энсин заметил новые отчёты о повреждениях. Отсутствие питания! Декомпрессия! Потеря двигателя! Лукас не успел дочитать. Двери мостика изогнулись, когда из них вырвалась стена пламени.
Румус бросил голубям новую горсть зерна, и те засуетились, пытаясь урвать свою долю. Птицы наступали на спины своих собратьев, хлопали крыльями и вырывали зёрна друг у друга из клювов. Нашёлся даже смутьян, схвативший пернатого соседа за загривок. Он то ли пытался увести его в сторону, то ли прижать к земле. Поэт усмехнулся и бросил в парочку ещё одну горсть.
— Вот уж на этой площади можно и не драться, — произнёс Румус. — Уж где-где, а здесь вас кормят будь здоров.
Голуби давно перестали быть какой-то диковинкой не только в Туннграде, но и на всём Вамматаре. Их завезли на столицу Дейры почти сотню лет назад. Для террийских птиц городская экосистема оказалась на удивление благоприятной. Они расплодились и, не имея естественных врагов, практически захватили мегаполисы. Некоторые уже поговаривали о запрете кормёжки и необходимости снижения популяции при помощи беспилотных дронов, но Румус не считал это необходимостью. Молодого поэта здорово расслабляли посиделки в парке с пакетом крупы и сворой птиц. После такого досуга он легко мог настроиться на творческий лад и выдать что-нибудь новенькое. Вот и теперь, глядя на то, как первые снежинки медленно падают, на фоне дворца Верховного Совета, Румус начал вслух набрасывать первые строчки.
Вот и Зима пришла.
Снежинок белое платье
Кружится не спеша.
Дорогая, как же ты хороша!
На плечо поэта уселся тот самый смутьян, что пытался поставить на место своего пернатого брата. Этот голубь был самым крупным из стаи и имел наиболее ярко переливающийся окрас. Он явно любил подраться, ведь один из когтей обломился, в крыле не хватало нескольких маховых перьев, а на клюве сияла свежая царапина. Румус набрал в руку немного зёрен и протянул птице. Голубь начал клевать, слегка пощипывая ладонь поэта.
Танцуй же, не уставая,
Окутывай руки в мороз.
Пусть ёлки наденут шубы,
Пусть горы не знают слёз!
Пусть мир на мгновенье застынет,
Пусть всё покроется льдом!
Пусть сердце на градус остынет.
Пусть тёплым станет мой дом.
Поэт улыбнулся своему сочинению, но голубь остался нем к его стихам. Птицы были его самой равнодушной публикой. Их мало что волновало, кроме еды, тепла и безопасности, да продолжения своего рода. Этим они и нравились Румусу. Глядя на них, он часто задумывался о том, насколько же человеческие устремления искусственны и бесполезны с точки зрения природы. Голуби не знали заоблачных амбиций, они не лгали и не самоутверждались за счёт других, не знали, что такое богатство и бедность, им были чужды понятия депрессии и самобичевания. Они довольствовались малым, и это их всецело устраивало.
А снежинки всё падали. Румус много где побывал, однако так и не разуверился в том, что зимы на Вамматаре пусть и отличались суровостью, но оставались самыми красивыми во всей галактике. После сильного мороза можно было найти заледеневшие водопады, украшающие скалы каскадом сосулек, горные гейзеры, выплёвывающие воду, что моментально застывала и мириадами сияющих льдинок создавала радугу. Полярное сияние распространялось куда шире, чем на других планетах, а за городом по ночам открывался завораживающий вид на причудливые созвездия. Если повезёт, там же можно было найти животных, застывших и покрывшихся ледяной коркой прямо на ходу. Эти звери спят в самые холодные месяцы, а весной выбираются из своего прозрачного кокона и продолжают жить дальше.
Но несмотря на всё это, первые дни зимы оставались для Румуса особенными. Ранние снежинки, которые даже не успевали оседать и таяли рядом с землёй, напоминали ему о конечности всего сущего и в то же время о почти забытой детской радости.
Танцуй, Зима, и приказывай!
Надень же свой белый мундир
И обними нас всех холодом,
Чтоб в белый окрасился…
Ревущий грохот сотряс округу. Птицы неуклюже поднялись в воздух, а поэта сбросило со скамьи. В ушах стоял дикий звон. Где-то гудели машины и сирены. Кто-то кричал, то ли в панике, то ли от боли. Поэт поднялся и отряхнулся. Он выпрямился, и глаза его округлились. Площадь перед ним завалило обломками. Дворец Верховного Совета окутало дымом.
Новые строки как-то сами по себе пришли Румусу на ум.
Гори же, мир стальной!
Гори же, мир железный!
Я проклинаю всех твоих творцов
И чёрный занавес безбрежный.
Мы появились в этом мире даром,
Не отдавая ничего взамен.
И каждый день мы были для него ударом…
Который не вернуть ничем.
Эти напыщенные индюки продолжали делать вид, что понимают хоть что-то. Экономисты, политики, дипломаты и прочие любители перебирать бумажки строили умные мины, сидя на заседании по безопасности. Не имея и толики компетенции, они пытались спорить с боевыми ветеранами и уверяли их в том, что достаточно уже устранённых ключевых объектов Берниции.
Генерал-аншефу Кристофу Струдзе они были в высшей степени отвратительны. Однако он продолжал молчать.
«Дай им потешить себя иллюзией контроля, — сказал господарь Леонидас Балшич перед отлётом генерала с Мери-Турсас. — Ситуация в наших руках, поэтому лучше задумайся о карьере. Если воздержишься от резких комментариев на своём первом заседании, будет проще открыть некоторые двери».
Однако инстинкты ветерана не допускали легкомыслия. Берниция неоднократно доказывала, что способна на самые резкие, неожиданные и жестокие выпады. Так что генерал не смел недооценивать подчинённых этой бездушной машины, Артура-3. Благо хоть от него самого удалось избавиться.
— Экономически нецелесообразно продолжать использование электромагнитных пушек, — произнёс глава казначейства. — Вольфрамовые снаряды обходятся нам в колоссальные суммы, а мы даже не начали извлекать из грунта уже использованные. Когда мы наладим переработку?
— Кстати, об экономических затратах, — начальник энергетической службы развернул свой планшет и продемонстрировал график с резким падением. — Эти так называемые псевдосуперпозиционные движки жутко прожорливы, если мы хотим продолжить их использовать, то придётся начать отключать свет у граждан. В таком случае нам не избежать волнений.
— И я о том же! — бешено, тряся своими обвисшими щеками, сказал глава межгосударственных отношений. — Я вообще считаю, что использование Чёртовой Дюжины пора приостановить. Их армии разбиты, а связь между планетами нарушена, мы можем начать переговоры.
«Вы все последние идиоты! Вы хоть понимаете, что берницианцы спят и видят, как режут вас на куски?! Какие могут быть переговоры?!» — генерал-аншефу стоило огромных усилий не выкрикнуть это.
Лишь безмерное уважение к господарю Балшичу заставляло Кристофа молчать и делать вид, что он просто разглядывает дорогие люстры. Однако даже у его терпения имелись пределы. Поэтому он намеревался по окончании заседания составить развёрнутый рапорт, съездить во дворец Верховного Совета и подать письменное прошение об усилении Чёртовой Дюжины.
