class="p1">Открываю дверь и чувствую – пахнет яичницей. Как мама всегда делала, с луком. Запах настолько родной, что даже и не знаю, что сказать. Пакеты бросил в прихожей, побежал, как есть, не раздеваясь, на кухню. На столе сковородка на подставке, точно, яичница! Горячая… Рядом полотенце, мама его всегда на столе бросает, привычка. И тапочки ее любимые возле плиты – один ровно лежит, а второй перевернут и чуть дальше. Спешила, наверное.
У меня в холодильнике и яиц-то не было. Только сейчас купил.
– Мама! Мамочка!!! – Я всю квартиру пробежал, ищу. Три комнаты всего, не сказать, чтобы хоромы.
А ее нет нигде. И никого нет нигде.
Ничего не понимаю… Сел в ее спальне на кровать и сижу. Слез нет. За три недели любые слезы кончатся, а на новые сил пока не хватает. На комоде ее ключи, телефон, бумажки какие-тои расческа.
Я снова в прихожую побежал. На вешалке сумка мамина. Не может такого быть, не может! Я ее сам убирал в кладовую, чтобы на глаза не попадалась. Снял куртку, повесил рядом, разулся и снова на кухню. Да нет, не мерещится: о сковородку чуть пальцы не обжег, какие тут галлюцинации!
Вдох. Выдох. Помедленнее надо бы, сорок семь лет, у самого сердце не очень-то в порядке. Колотится и в ушах как будто вата.
Отдышался, позвонил Нине.
– Ты не заходила к нам?
– Сказала же, в субботу! Сегодня, что – суббота?
Что же она такая грубая всегда… Нет, не суббота. Четверг. А как голос на мамин похож, Господи!.. Только интонации злые. Сколько помню, всегда злые, словно она ругалась с кем-то только что, а теперь со мной говорит. Или с мамой. А сама не переключилась еще со ссоры, заело на одной ноте.
Поздний ребенок, конечно. Избалованный поздний ребенок.
– Нет, Нина. Четверг…
– Вот именно, братец! Да у меня и ключей нет, я ж тебе сто раз говорила! Мне от вашей помойки ключи не нужны.
Почему сразу – помойки? Мы с мамой всегда уборку делали, да и ремонт пять лет назад всего… Почему она ТАКАЯ злая?!
– Все, пока! Я, вообще–то, работаю, это ты дурака валяешь! А у меня двое детей, мне некогда.
Теперь в телефоне коротких гудков нет, если трубку бросить. Просто собеседник замолкает. И тишина дальше. Enjoy the silence…
Встал я и пошел есть яичницу. Пока не остыла.
Сегодня ходил в поликлинику, продлил больничный.
Диагноз на две строчки и ничего толком не понять с моим средним специальным. Уходить из дома было страшно, признаюсь. Все убрал с кухонного стола, посуду помыл. По комнатам прошелся, проверил кладовую – да нет, сумка, тапочки домашние, халат – все здесь. Точно все здесь. Убрано.
В поликлинике три часа пробыл. Как-то небыстро все. Плоские медсестры, из-под белых халатов которых торчат теплые кофты, люди на скамейках, люди, стоящие у стен, люди, суетливо идущие по коридорам. Для меня – ад. И как от них всех увернуться, понятия не имею. Врач, слава Богу, меня почти не касался. Что-то спрашивал, я ему что-то отвечал. Больничный подписал, на меня смотрел с сомнением. Предложил в больнице полежать, но я отказался. Скоро мамины сорок дней, куда мне в больницу?
Подхожу к дому и по привычке смотрю в свои окна со двора: горит ли свет? Мама всегда зажигает во всех комнатах и бросает, хотя ей не нужен. Привычка, опять же. Иллюминация. Я днем уходил, а сейчас вечер. В ноябре и так темнеет рано, так еще и погода пасмурная. Дождь снова.
Господи…
Горит свет-то! Везде. Во всех комнатах. Даже лифт ждать не стал, на четвертый этаж почти бегом. Сердце опять заметно стучит изнутри и покалывает, но надо спешить. Первый замок. Нижний. Заедает он уже давно, но сейчас быстрее надо, быстрее… Прихожая. Сумка, покачиваясь, на вешалке, на том же крючке.
Вдох. Выдох. Черт бы побрал эту вату в ушах, не слышно же ничего! А там в комнате, точно – говорит кто-то!
Оставляя грязные пятна на полу, побежал в гостиную. Телевизор. Просто телевизор, который я за этот месяц и не включал ни разу. Во весь экран лицо ведущей, а что говорит, я разобрать не могу. Слова сливаются.
Почему-то вспомнил, как мы с мамой ездили в Алушту. Восемьдесят четвертый? Да, кажется так. Нины еще не было. Обтесанная морем галька, яркое крымское солнце, казалось, проникающее сквозь крышу и стены, даже когда ты от него прячешься. Теплая пепси-кола. Пляжное многолюдье, уже тогда мне мешавшее наслаждаться жизнью. И единственная отдушина – никого, совсем никого возле старинных смешных пушек со словно раздавленными нечеткими царскими орлами. Горячие, как сковородки, обжигающие ноги даже через шорты, но такие манящие. Стволы залиты свинцом, но это не мешает представлять себя солдатом.
Я понял, что снова плачу. Телевизор вместе с ведущей расплылся перед глазами. Сняв очки, я наощупь нажал кнопку на валявшемся на диване пульте.
Невнятные слова ушли вместе с погасшей картинкой экрана. В ушах шумит, словно море вернулось и монотонно накатывает волны, переворачивая мелкие камушки, пенится, а потом разрешает волне отхлынуть назад. Ненадолго. Вечно.
На кухонном столе снова лежало полотенце, из-под которого выглядывал край белого листка.
«Андрейка, дорогой! Скоро вернусь. Мама».
Кажется, я сел мимо табуретки. Отбил локоть о край стола, и ударился спиной. Но это ерунда… Я же знал, что она жива! Вот же записка! Как она всегда пишет, чуточку смешными печатными буквами, привыкла, мне в детстве по–другому прочитать было сложно, а потом Нине. Так до сих пор и пишет.
Вдох. Выдох. Надо только научиться дышать и все будет, как раньше. На плите стояли кастрюли, в мойке лежала стопка залитых пеной тарелок. Словно кусочек пляжа – там среди пену видны разноцветные от солнца камни, а здесь – несколько ложек.
Сердце сильно кололо, но было не до того.
Я поднялся с пола. Какой-то звук? Опять с улицы или действительно в дверь звонят?
А, нет… Это телефон. Опять сунул во внутренний карман, там их у куртки куча, мама специально мне выбирала, знает, как я не люблю носить сумки. Раньше всегда с рюкзаком ходил, но теперь уже не по возрасту.
– Андрейка, привет! – знакомой скороговоркой заговорил телефон.
Мама…
– …Приезжай ко мне, я соскучилась, сыночек мой любимый!
Я проглотил слезы.
– Конечно, мамочка! – почти закричал я. – Где ты сейчас, где?
– Ты знаешь… – тихо ответила трубка и замолчала.
Странно. Номер не определен.
Я с трудом повернулся, чтобы выйти из кухни. Теперь кололо уже под
