помню..." Раф засмеялся. "Я помню, как Джонни сказал, что он помнит удачи и забывает промахи, а если говорить о том, что он забыл про любовницу, то ему нужно вернуться к своей. А одна из подруг Джины из "Снабжения" говорит, что люди рассказывают подобные вещи с тех пор, как ее бабушка была рядом, и они всегда так говорили. Но Джина говорит, что единственная причина, по которой это не произошло со всеми сразу, заключается в том, что еще рано. Она сказала, что надо подождать лет двести или около того, и люди будут спускаться в пустые пещеры, чтобы забрать последнее, и тогда это станет очевидным".
"Мне искренне жаль, что ее здесь нет", - сказала Джульетта.
"Мне тоже". Они поднялись на несколько ступенек. "Но я говорю об этом не поэтому. Ты сказала, что было несколько сотен костюмов. Кажется, это одно и то же число, не так ли?"
"Это было просто предположение", - ответила Джульетта. "Я спускалась туда всего пару раз".
"Но, кажется, это правильно. Разве это не похоже на тиканье часов? Либо боги знали, сколько нужно запасти, либо у них нет планов на нас после определенной даты. Чувствуешь себя как в свином молоке, не так ли? Во всяком случае, мне так кажется".
Джульетта повернулась и посмотрела на своего друга-альбиноса, увидела, как зеленые аварийные огни придают ему какое-то жутковатое свечение. "Может быть", - сказала Джульетта. "Джина, возможно, что-то задумала".
Раф фыркнул. "Да, но, черт возьми. Мы еще долго не умрем".
Он рассмеялся, его голос эхом прокатился по лестнице, но Джульетте стало грустно. Не только от того, что все, кого она знала, умрут раньше, чем наступит эта дата, но и от того, что это знание облегчало восприятие ужасной и нездоровой истины: их дни сочтены. Спасать что-либо было глупо, а жизнь - тем более. За всю историю человечества ни одна жизнь не была по-настоящему спасена. Их просто продлили. Всему приходит конец.
49
На фермах было темно, верхний свет дремал на далеких таймерах. Внизу, в длинном лиственном зале, раздавались голоса: на участки претендовали и так же быстро их оспаривали. Вещи, которые никому не принадлежали, становились собственностью. Это напомнило Ханне о смутных временах. Она прижала ребенка к груди и прижалась к Риксону.
Юный Майлз держал в руках свой умирающий фонарик. Он бил по нему ладонью, когда тот тускнел, и это каким-то образом помогало ему жить дальше. Ханна оглянулась в сторону лестницы. "Почему Соло так долго?" - спросила она.
Никто не ответил. Соло погнался за Элизой. Это было обычным делом, когда она убегала, отвлекшись на что-то, но совсем другое дело, когда вокруг было столько людей. Ханна забеспокоилась.
Ребенок на ее руках застонал. Он делал это, когда был голоден. Ему разрешили. Ханна сдержала свои собственные жалобы: она тоже была голодна. Она поправила ребенка, отстегнула одну лямку комбинезона и дала младенцу доступ к своей груди. Голод усиливался от того, что приходилось есть за двоих. И там, где когда-то по коридору ее руки касались посевов, где пустой желудок был одной из немногих вещей, которых она никогда не боялась, растущие участки стояли поразительно пустыми. Разграбленные. Захваченные.
Стебли и листья шуршали, как бумага, когда Риксон перелез через перила и исследовал второй и третий ряды в поисках помидора, огурца или какой-нибудь ягоды, которая одичала и распространилась по другим культурам, обвиваясь вокруг стеблей своих собратьев. Он с шумом вернулся и вложил что-то в руку Ханны, что-то маленькое, с мягким местом, где оно слишком долго лежало на земле. "Вот", - сказал он и вернулся к поискам.
"Зачем им столько всего сразу?" - спросил Майлз, копаясь в земле в поисках еды. Ханна обнюхала небольшое подношение Риксона, которое смутно пахло кабачками, но недозрелыми. Вдалеке послышались спорящие голоса. Она откусила маленький кусочек и отпрянула от горького вкуса.
"Они забрали так много, потому что они не семья", - сказал Риксон. Его голос доносился из-за темных растений, которые дрожали от его шагов.
Юный Майлз направил свой фонарик на Риксона, который вышел из рядов кукурузных стеблей с пустыми руками. "Но мы не семья", - сказал Майлз. "Не совсем. И мы никогда этого не делали".
Риксон перепрыгнул через перила. "Конечно, мы семья", - сказал он. "Мы живем вместе и работаем вместе, как и положено семье. Но не эти люди, разве ты не видел? Видел, как они по-разному одеваются, чтобы их можно было отличить? Они не живут вместе. Эти чужие люди будут драться, как дрались наши родители. Наши родители тоже не были семьей". Риксон распустил волосы и собрал их вокруг лица, затем снова завязал. Голос его был тихим, глаза вглядывались в темноту, где спорили голоса. "Они будут поступать, как наши родители, и драться за еду и женщин, пока их не останется. Это значит, что нам придется сопротивляться, если мы хотим жить".
"Я не хочу драться", - сказала Ханна. Она поморщилась и оттащила ребенка от больного соска, стала натягивать комбинезон, чтобы сменить грудь.
"Тебе не придется бороться", - сказал Риксон. Он помог ей справиться с комбинезоном.
"Раньше они оставляли нас в покое", - сказал Майлз. "Мы жили здесь много лет, а они приходили, брали все, что им было нужно, и не боролись с нами. Может быть, эти люди поступят так же".
"Это было очень давно", - сказал Риксон. Он наблюдал, как малыш устроился на груди матери, затем спустился по перилам в темноту, чтобы покормиться еще немного. "Они оставили нас в покое, потому что мы были молоды и принадлежали им. Мы с Ханной были твоими ровесниками. Вы с братом были совсем малышами. Как бы плохо ни шли бои, они оставляли нас одних, чтобы мы жили или умирали по своему усмотрению. Это был подарок, то, как они нас бросили".
"Но они приходили", - сказал Майлз. "И приносили нам вещи".
"Как Элиза и ее сестра?" спросила Ханна. И теперь и она, и Риксон вспоминали об умерших братьях и сестрах. Этот зал был полон умерших и ушедших, поняла она, вырвавшихся на свободу. "Будет драка", - сказала она Майлзу, который все еще не был в этом уверен. "Мы с Риксоном уже не дети". Она покачала ребенка на руках - это сосательное напоминание о том, как далеки они стали от детей.
"Я бы хотел, чтобы они просто ушли", - угрюмо сказал Майлз. Он стукнул фонариком, который зашипел, как срыгнувший ребенок. "Я бы хотел, чтобы все вернулось на круги своя. Я бы хотел, чтобы Маркус был здесь. Без него все как-то не так".
"Помидор", - сказал Риксон, победоносно выходя
