«Душа противника поглощена».
Я спокойно вытер лезвия топоров о толстовку одного из убитых и спрятал оружие за пояс. Подошёл к стеллажу, взял с него кусок грязной, промасленной тряпки. Окунул кончик в лужу растекшейся крови и нарисовал на стене указывающую в потолок стрелку. Это был древний знак войны, который должен быть понятен Аззазелю. Дело сделано. Пора забирать Катю из бара. И возвращаться домой.
Я накинул на голову капюшон толстовки и вышел из гаража. Вокруг никого не было. Лишь худющий одноухий пес стоял неподалёку и, наклонив голову, недобро смотрел на меня. Из его глотки вырвалось угрожающее низкое рычание.
— Не сегодня, — проворчал я беззлобно. — Иди прочь.
Животное нервно оглянулось и затрусило по дорожке. А я зашагал в другую сторону, растворившись в надвигающихся вечерних сумерках.
Притон
— Готов к предстоящему делу?
Капюшон скрывал лицо человека, который ожидал Аззазеля. Но крылатому бойцу показалось, что глаза парня как-то странно блеснули багровым огнем. Как у демона, выбравшегося из преисподней.
— Идем, — Аззазель дружески хлопнул парня по плечу. — Нужно решить один вопрос.
Домофона на двери не было. Вместо него в углублении сиротливо торчали несколько разноцветных проводов. Аззазель потянул на себя железную створку двери, вошёл в парадную.
Здесь все пропиталось сыростью. А от резкого запаха мочи сразу начало щипать глаза. Аззазель прикрыл лицо рукавом пиджака, но это почти не спасало. И боец пожалел, что не взял с собой противогаз. Или лучше костюм химзащиты. Казалось, сама аура этого дома была враждебна к чужакам, которые пришли навестить местный притон.
Стены парадной были густо исписаны народными художниками. Здесь были телефоны и адреса сайтов даркнет, с предложением дешёвых синтетических наркотиков, краткие характеристики многих жильцов парадной типа «Вася-пидор», или «Маша из 17 квартиры-блядь». Глядя на все это, Аззазель усмехнулся: интересно, правду ли пишут люди, или Вася просто выгнал из парадной местную гопоту, которая распивала на лестничной клетке пиво. А Маша попросту отказала кому-то в любви и ласке?
Аззазель поднялся по широким ступеням лестницы, остановился у нужной двери. Нажал на обожженную кнопку звонка и сложил руки на груди.
В квартире воцарилась тишина. А потом раздались тихие, крадущиеся шаги.
— Я знаю, что ты стоишь по ту сторону, — Аззазель хлопнул ладонью по хлипкой деревянной преграде. — Открывай, нам нужно поговорить.
— О чем, товарищ полицейский? — раздался из квартиры грубый голос. — Мы уже оплатили аренду.
— Я не полицейский, — как можно мягче ответил Аззазель.
— Даже так? — глумливо спросил голос из квартиры. — Тогда пошёл на хуй. У нас неприемный день.
— Вот тебе и ответ, — буркнул блондин. — Никакого уважения. Ну, если они не хотят по-хорошему…. Макс.
Парень вышел вперёд, и с силой ударил ногой в деревянную поверхность. Раздался хруст, и дверь гостеприимно распахнулась.
Внутри квартиры послышался приглушённый стон и топот.
— Прошу, босс, — боец указал на вход широким гостеприимным жестом.
Аззазель посмотрел на развороченный дверной косяк. Удар ноги попросту выбил замок вместе куском крепкой древесины. И сорвал крепление цепочки.
— Довольно радикальный метод, — оценил Аззазель, и вошел в комнату.
— Я не мелочусь, — буркнул боец.
В притоне стоял удушливый смрад, сотканный из вони грязной одежды, затхлой воды из ржавого бачка унитаза, гниющих пищевых отходов и плесени. На брошенном на пол засаленном, прожженном во многих местах паласе, растеклись огромные черные пятна. И Аззазель предпочитал не думать об их происхождении.
Грязные обои видали лучшие времена. Наверняка их клеили еще в эпоху красных знамен и под слоем бумаги можно было найти множество газет с наивными статейками о пятилетках и победе коммунизма. Стены, как и облупленный потолок были затянуты жёлтой никотиновой плёнкой, а сверху густо покрылись пылью. На стене, на нескольких вбитых гвоздях висел изъеденный молью ковер с аляповатым узором из кривых завитков. Поверх него кто-то накинул гирлянду из крохотных лампочек, нервно мерцающих мутными стекляшками и огромную мишуру из алюминиевой фольги, видимо, украденную с городской новогодней ёлки. Люстра из чешского хрусталя когда-то была украшением квартиры, а сейчас скалилась с потолка осколками и одной куцей лампочкой. Остальные три патрона обуглились. К расплавленной розетке был подключён радиоприёмник, из него сквозь помехи доносились визги очередного татуированного попсового кумира молодёжи.
Пыльные занавески, каким-то чудом еще держались на карнизе и почти не пропускали свет в комнату. Может это было и к лучшему, потому как убогий диван, пара кресел и изгвазданный чем-то мерзким столик представляли собой печальное зрелище.
На столе лежал нехитрый инвентарь торчка: закопченная ложка, бумажка с остатками грязно серого порошка, дешёвая зажигалка, поцарапанная пластиковая карта и несколько потертых инсулиновых шприцев с красными колпачками. На их стенках виднелись кровавые разводы. По порошку лениво ползала наглая жирная муха.
— Добрый вечер, джентльмены, — стоя в дверях, произнес Аззазель.
В комнате сидела четверо. И при виде гостей, один из наркоманов поднялся со стула, и на плохо слушающихся ногах направился в сторону гостей.
В грязно-серой майке и растянутых трениках он больше походил на восставшего мертвеца, вынырнувшего, по собственному недоразумению, из ила социального дна. Обтянутый кожей череп с запавшими глазницами повернулся в сторону пришлых. Тощие руки покрывала синева хуево сделанных партаков. Татуировки расплылись так, что уже и не разобрать было, что на них набито. Кисти существа мелко подрагивали. Ноги подкашивались, нарику с трудом удавалось держать равновесие. Глядя на это существо, у Аззазеля непроизвольно вырвалась только одна фраза:
— Да еб твою мать.
— Какого хуя надо? — грозно спросил наркоман.
В этот раз Аззазель уже не стал тратить на пояснения слова. Коротко размахнувшись, он ударил подобие человека кулаком в подбородок, сбив его с ног. Затем внимательно осмотрел остальных присутствующих. Но двое наркоманов, судя по всему, были в глубоком наркотическом путешествии. Один из этих участников назревающего карнавала почему-то запомнился бойцу больше остальных. Да так, что при виде этого создания, Аззазель аж скривился от презрения. Если наркомана, который хотел встретить гостей, еще можно было определить в «неуподоблюсь» с большой натяжкой, то сидевшего за столом кадра можно было смело вносить в списки, до того он производил отталкивающее впечатление. Выбритый кривым ножом ирокез на голове, рваная, засаленная штормовка и такие же изорванные, покрытые пятнами джинсы-весь его облик кричал: «Добей, чтобы не мучился.» Рукава куртки были закатаны по локоть, явив взору ужасные гнойные язвы, которыми были покрыты руки этого недочеловека.
Лицо неразумного существа украшали татуировки. На лбу, щеках, скулах были выбиты какие-то письмена на непонятном мне языке. Возможно, какой-то убогий колол ему эти рисунки, находясь под таким же наркозом, что и владелец тела. Но с каждой новой буквой он забывал о предыдущей и какое слово намеревался увековечить.
Глаза существа закатились, а веки, видимо, были слишком тяжёлыми. С губ к столу тянулась тонкая мутная ниточка слюны. Складывалось впечатление, будто парень очень хочет спать. На самом деле, мозг этого «неуподоблюсь» галлюцинирует сейчас в далёких астральных измерениях. Про себя Аззазель окрестил типа «Панк».
Макс подошел сидевшим за столом, и отвесил одному из них сильную пощечину. Голова наркомана дернулась, но он не пришел в себя. Видимо, демон, что сидит в героиновом порошке, плотно всосал душу этого бедолаги.
Наркоман, который недавно предлагал гостям уйти, поднялся с пола.
— Спокойно Шниффер, — предупредил его Аззазель. — Не нужно делать глупости.
