Наконец ему удалось расслабить узел на пакете.
— Например, сейчас, по идее, каждый работяга должен клясть Семёныча и его смену, — пакет с аккуратно подвёрнутыми краями был поставлен на стол. — А каждый начальник должен думать, как сделать, чтобы подобное никогда не повторилось. Я уже не спрашиваю, что в это время делает наша лучшая в мире информационная система, при которой такие ситуации не должны бы возникнуть в принципе.
— Ну… логично.
— А как обстоит дело в действительности? — спросил Саша и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Рабочие рады, что руда пошла хорошо, и, хотя они бы уж точно никак не пострадали, переживают, как бы догнать план. Руководители озабочены только одним: как бы всё замять, чтобы происшествие получило наименьшую огласку.
— Ну и план дать.
— Нет! План их сейчас волнует постольку поскольку. Средина месяца — план наверстают ещё три раза. Если бы можно было не давать план, но замять дело лучшим способом — так бы и сделали. И ничего для этого не пожалели. А план нужен сейчас для только для того, чтобы сказать завтра на явочной планёрке: какая авария? А! То мелкое происшествие в конце третьей смены? Да какая ж это авария? Так, незначительная поломка, которую мы ликвидировали через два часа, а ещё через несколько — нагнали тоннаж.
— Ну, это понятно, — сказал неуверенно Борис.
Саша посмотрел на него прищурившись и тихо вздохнул.
— Вот и ты — как все.
— То есть?
— Все запрограммированы на какие-то действия и никто не задумывается ни о их смысле, ни о своей роли в этой пьесе абсурда.
— А в чём она, эта роль?
— На мой взгляд, — сказал тихо Саша после некоторой паузы, — она приблизительно у всех одинакова: быть исправным винтиком в гигантском механизме создания ценности… И с радостью нести свой крест…
— Да ты просто в обиде на ту смену, что нам так всё пересрали. Но выводы у тебя поистине глобальные, — сказал Борис, подвигая к себе кружку. — У тебя есть какие-то аргументы, кроме сегодняшней ситуации?
— Вот сколько сейчас градусов наверху? — ответил вопросом на вопрос Саша.
— Да где-то сорок три, а что?
Борис положил сахар из стеклянной кофейной банки и начал его помешивать. Сашин чай тоже закипел.
— Ну и как, тебя это не напрягает? — он достал из кружки кипятильник, обхватил её полосой специально для этого приготовленного картона, чтобы не обжечься — у неё не было ручки — и перенёс на стол.
— А что должно напрягать? — Борис искренне не понимал, к чему клонит товарищ.
— Ну как же! В такой мороз носа на улицу не высунешь! Дети месяцами в школу не ходят. Полгода ты кроме своей квартиры да Людкиной не видишь ничего! Не напрягает убожество нашей жизни?
— Но мы ведь делаем нужное стране дело. Да, к тому же, зарабатываем неплохо, — ответил Борис, отрываясь от сухаря. — А не понравится, так и уехать можем… В любой момент.
— Уехать? — не унимался Саша. — Куда ты уедешь? И когда? Кто из твоих знакомых уехал за последний год?
— Никто не уехал, — сказал Борис, подумав секунду и прислушиваясь, как что-то холодное опустилось в области живота. — Так ведь всех устраивает и эта жизнь, и блага, которые они получают взамен. Соседи, вот, собираются уехать через пару лет. И многие, вообще.
— Да ты мозги включи! — продолжал Саша. — Какие блага ты вокруг видишь? Мы работаем здесь на краю земли за копейки, оставляем каждый день своё здоровье для того, чтобы обогатить кучку сильных мира сего!
— Почему копейки? Нам вполне хватает, — убеждённо возразил Борис. — Да и зарплату ведь нам ежеквартально повышают!
— Повышают? — произнёс Саша как-то рассеянно. — Но зарплату нам ежеквартально повышают на два процента, при том, что инфляция уже много лет не снижается ниже пятнадцати процентов в год!
— При чём тут инфляция? — спросил Борис слабеющим голосом. Он почему-то почувствовал лёгкое головокружение и даже тошноту. Ему уже не хотелось ничего обсуждать.
— Как при чём? — Саша начал выходить из себя. — Проснись и пой! Сколько кварталов в году?
— Четыре, — был тихий ответ.
— Значит нам повышают зарплату на восемь процентов, тем более не от её текущего уровня, а от базового, семилетней давности. Иными словами, реально наша зарплата вырастает ежегодно чуть более чем на пять процентов. А если учесть инфляцию, то мы ежегодно теряем около десяти процентов. Наши заработки падают на десять процентов ежегодно, а не растут!.. Что с тобой, Борь?
Борис сидел белый как мел, тщетно пытаясь бороться с тошнотой. Через несколько секунд он собрал последние силы, выбежал из подстанции и избавился от того, что недавно было ужином. Острые приступы рвоты отдавались в голове не менее острой болью. После, пытаясь прийти в себя и при этом не упасть, потихоньку подошёл к путям и сел на рельсу. Плотный шахтный воздух, разгоняемый компрессорами где-то на вентиляционном стволе, создавал устойчивый бриз, холодил вспотевший лоб. Захотелось воды, но сил идти за ней пока не было. Мысли путались, в глазах расцветали разноцветные круги. Но постепенно мир приобретал цельность и осмысленность.
Подошёл озабоченный Саша.
— Ты как?
— Да ничего, получше… Видно, съел что-то несвежее… Получше уже.
— Ну и ладно. Давай посидим на ветерке… Может, помочь чем?
— Ты, это… Попить не можешь принести?
— Да, конечно, сейчас. Минералку будешь?…
Хотя Саша не почувствовал признаков отравления, сухари решили на всякий случай выбросить. Хвостатые новосёлы горизонта были очень признательны им за это решение.
Руда на сотый горизонт до конца смены так и не поступила.
Разговор сильно подействовал на Бориса, он несколько дней ходил сам не свой, постоянно вспоминая слова Саши. Более того, головокружение и тошнота тоже окончательно не проходили, периодически накатывая слабеющими волнами. Он хотел снова встретиться с товарищем, поговорить с ним, так как почему-то казалось, что это очень для него важно. Ведь, действительно, прав был его друг: они живут в обществе рабов, лелеющих своё рабство. А кто рабовладелец — вообще не понятно. Во всяком случае, никто из товарищей Бориса его не видел.
Но Саша куда-то пропал, не выходил на работу. Михалыч сказал, что он бюллетенит. Телефон его почему-то не отвечал. Борис хотел поначалу заехать проведать, но тот жил в другом районе. Так что при всей компактности Морильска, в сильный мороз выбраться туда после работы было бы подвигом.
Шли дни, постепенно возбуждение Бориса, связанное с тем памятным разговором, стало угасать. Он даже начал забывать, о чём говорили на подстанции. Все затронутые проблемы стали казаться надуманными и незначительными. Пришедшее потепление, а с ним за компанию и метели, будто смыли тревожность и дурные мысли Бориса.
