запах дезинфицирующего средства и рвоты.
Фрэнк отключился после того, как спрыгнул с кресла. А когда пришел в себя, оказалось, что он лежит на полу «тихой палаты»; шея ужасно болела, санитары держали его за руки и за ноги. «Я все еще здесь», – с горечью подумал он и не стал сопротивляться, когда его запеленали в смирительную рубашку и потащили прочь. Ноги его волочились по полу, пациенты оборачивались и глядели ему вслед. В обитой матами комнате с Фрэнка сняли смирительную рубашку, но предупредили, что ему предстоит пробыть тут какое-то время, и если он будет буйствовать, его снова спеленают.
Пару раз заходил доктор Уилсон. Вид у него был разочарованный, точно Фрэнк его подвел. И раздраженный.
– Я-то считал, что вам стало лучше, – с упреком сказал он. – Что такого плохого случилось, отчего вы захотели оборвать свою жизнь?
Фрэнк заметил, что доктор Уилсон смотрит настороженно, что его обращение переменилось. А еще, как ни удивительно, он испытывал страх. Фрэнк предположил, что Уилсон сопоставил попытку самоубийства с визитом двух старых друзей и полиции. Он уже решил, что ему осталось одно средство защиты: ничего не говорить, хранить полное молчание. Он отвел взгляд. Не исключено, что доктор Уилсон заодно с ними.
– Вы останетесь здесь до тех пор, пока не заговорите, Фрэнк, – сказал Уилсон.
В тот миг Фрэнк готов был пойти на уступки, сделать все необходимое, чтобы вырваться из камеры. Но понимал, что даже если его освободят из мягкой комнаты, то все равно будут следить, а значит, предпринять новую попытку самоубийства будет нелегко. Но он обязательно ее предпримет, при первой же возможности. Уилсон посмотрел на пластмассовую чашку с ледяной водой, стоящую на подносе на полу.
– Старайтесь больше пить, – посоветовал он. – Помогает от сухости в горле.
Фрэнк тупо посмотрел на него, находя какое-то извращенное удовольствие в отказе повиноваться. Все это время его держали на удвоенной дозе ларгактила.
Прошло несколько дней. Еду приносили на подносе, а если Фрэнку хотелось в туалет, приходилось стучать в дверь и дожидаться ответа. Доставлявшие еду санитары следили, чтобы он принимал таблетки. Но как уже было с меньшей дозой, Фрэнк обнаружил, что между окончанием действия одной порции и началом действия другой есть короткий промежуток времени, когда сознание остается ясным – слишком ясным: перед его мысленным взором начинали мелькать полные невыносимого ужаса картины. Но было безопаснее и разумнее располагать трезвым рассудком хотя бы в течение недолгого времени. Наряду с молчанием это было единственным доступным ему оружием, и он намеревался пользоваться им так долго, как сможет.
Тем вечером еду принес Бен. Фрэнк лежал на полу мягкой камеры, пристроив голову на выданную ему подушку, и дремал. Дверь открылась с металлическим скрипом, и вошел Бен, держа поднос на одной руке. Он смотрел на пациента несколько иначе, чем раньше, – острый, расчетливый взгляд. Но улыбка осталась такой же радушной.
– Открываем глазки, Фрэнк, встаем. Время ужинать.
Фрэнк сел. Он хотел спросить, сколько времени, но не стал – это означало бы, что он заговорил. Бен – участник заговора, иначе никак, ведь это он привел сюда Дэвида. Часы у Фрэнка отобрали, окон в камере не было, и определить время суток, не считая приемов пищи, можно было лишь благодаря тому обстоятельству, что ночью скрытый за железной решеткой светильник немного приглушали. Ужин в больнице подавали около шести вечера.
– Еще одна холодная ночь, но здесь хотя бы тепло, – сказал Бен, ставя поднос на пол. Пластмассовый поднос, пластмассовые тарелки и приборы, кусок сероватой рыбы в окружении водянистых овощей, блюдце светло-желтого желе и еще – в пластмассовом судочке, рядом с чашкой воды, – таблетки. Фрэнк заметил, что пилюли другие: того же цвета, но крупнее.
Бен опустился на корточки.
– Ну же, приятель, – произнес он вкрадчиво. – Это я. Поговори со мной, Фрэнки.
Фрэнк снова посмотрел на таблетки. Определенно другие. Ему вспомнились истории о пациентах, которым давали то, отчего они становились бесплодными. А может, Бен дает ему что-то другое. Спросить нельзя, это означает заговорить. Он воззрился на Бена. Санитар вздохнул и покачал головой.
– Господи, Фрэнк, – сказал он. – Какой жуткий взгляд! Уж лучше бы ты ухмылялся.
Фрэнк протянул руку и взял чашку с водой. Потом положил в рот таблетки, проглотил их и открыл рот, чтобы Бен проверил, как обычно. Тот нахмурился.
– Ну ладно, если ты так хочешь. – Он кивнул на поднос. – Налетай, вот твой ужин.
Есть не хотелось. Фрэнк отошел и уселся у дальней стены. Бен тяжело вздохнул.
– Послушай, Фрэнк, – сказал он. – Тебе надо покушать. Сильнее всего Уилсона обеспокоит, если ты не будешь есть.
Его взгляд и слова казались мягкими, но было в его лице что-то еще. Фрэнк зажмурил глаза. Спустя секунду он услышал, что Бен уходит. От запаха рыбы на подносе накатывала тошнота. Вскоре он почувствовал сонливость и стал кивать носом.
Очнувшись в какой-то миг, он обнаружил, что главную лампочку выключили, и с потолка камеры льется лишь приглушенный свет. Ночь, должно быть. Поднос убрали, – наверное, Бен заходил и унес его. Этой ночью все казалось каким-то странным. Фрэнк вспомнил о визите Дэвида и Джеффа, о том, как он обрадовался встрече с Дэвидом. Но теперь тот в стане врагов. В памяти всплыл разговор об умиротворении в университете: как здорово было сознавать, что Дэвид и другие всерьез прислушиваются к его мнению. Фрэнк чувствовал, как слезы подступают к глазам, но слишком устал и не мог даже плакать.
Он снова заснул, на этот раз глубоко. И резко пробудился из-за звука отворяемой двери. Включился свет. Фрэнк заморгал, сбитый с толку. Он почувствовал, что кто-то ставит его на ноги.
– Что…
Сильные руки развернули его, и теперь Фрэнк смотрел в лицо Бена. Выражение его было суровым, губы под сломанным носом вытянулись в тонкую линию.
– Тебе придется пойти со мной, Фрэнк, прямо сейчас, – произнес Бен тихо, но очень веско. – Я доставлю тебя в безопасное место. Идем. Только никому ни слова – не вздумай теперь начать разговаривать, будь любезен. Иначе мне придется тебя вырубить. Я этого не хочу, но сделаю.
Фрэнк глядел на него, моргая: он до сих пор не очнулся. Бен крепко взял его за руку и повел вон из комнаты, потом по коридору. Фрэнк снова заморгал, голова кружилась. В коридоре было темно, горели только ночники. Он никак не препятствовал Бену. «Ну вот и все, он ведет меня к немцам», – мелькнула мысль. Но он не мог помешать этому, как не мог и навести ясность в
