если помните, которую мистер Чемберлен отдал Гитлеру.
– Я всегда был против умиротворения. Мы с Дэвидом и Джеффом обсуждали это в университете.
Наталия достала пачку сигарет:
– Не возражаете, если я закурю?
– Пожалуйста. Вы сбежали из своей страны?
– Мне повезло. Я встретила одного немца, хорошего немца. И приехала с ним в Англию. А после его смерти решила помогать Сопротивлению.
– Вы наверняка и нацистов встречали. Нам говорили, что они – наши друзья, только я никогда в это не верил.
– Немцы подпали под влияние безумца, и большая часть германской армии тоже. Но в то же время немцы – реалисты, они уже поняли, что не смогут завоевать всю Россию. Думаю, когда Гитлер умрет, армия и СС передерутся между собой. – Она усмехнулась. – И тогда у Сопротивления в Европе появится отличный шанс.
– Немцы ни за что не должны узнать мой секрет, – сказал Фрэнк. – Вы понимаете?
– Да. – Она с серьезным видом кивнула. – Должно быть, тяжело носить в голове опасное знание.
– Но вам ведь неизвестно, в чем оно заключается, да? – на миг встревожился Фрэнк.
– Нет.
Фрэнк поколебался, потом спросил:
– У вас есть капсула с ядом, как у Дэвида?
– Да.
– Я обратился к нему с просьбой спросить у вас, нельзя ли и мне получить такую.
Наталия покачала головой:
– Боюсь, я скажу «нет». Если немцы придут, я позабочусь о том, чтобы вы не достались им живым.
Она посмотрела ему в глаза. Фрэнка восхитила ее прямая, холодная откровенность.
– Вы наверняка тоже думаете о смерти, все вы, – сказал он. – Внезапная тьма, прекращение бытия. Может, рай, прогулки в саду с Иисусом. – Фрэнк горько рассмеялся. – А может, ад. Та жизнь, которую дает нам Бог, все ужасные вещи, которых мы не в силах избежать. Иногда мне кажется, что такой вот Бог должен веселиться, отправляя нас в преисподнюю после смерти.
– Я думаю, что впереди нас ждет просто тьма.
– Я тоже, если честно.
– Можно присесть? – спросила Наталия.
– Конечно.
Стульев в комнате не было, поэтому она села на пол, прислонившись спиной к противоположной стене.
– Почему вы хотите сохранить мне жизнь? – задал вопрос Фрэнк.
– Мне сказали, что этого хотят американцы. Нам поставили задачу: вызволить вас и доставить на побережье.
– А вам не любопытно? Вам и людям из Сопротивления? Выяснить, что я знаю?
Она улыбнулась:
– Нам велели не спрашивать. А Сопротивление, оно как армия. Мы – солдаты, исполняем приказ.
– И, как солдаты, убиваете людей, так? Все эти истории про бомбы и покушения, это ведь правда?
– Мне бы хотелось, чтобы существовал иной путь. Но все другие дороги закрыты.
– Вы сами убили кого-нибудь?
Наталия не ответила.
– Мой брат начал все это, – произнес Фрэнк. – Навлек на всех нас опасность.
Она грустно улыбнулась:
– У меня тоже был брат.
– В самом деле?
– Да. Но он был не как ваш. Мы с ним очень дружили. Но у него возникло… это называется психическим расстройством. Трудности в отношениях с внешним миром. В молодости он был очень уверенным в себе, но, мне кажется, под этой уверенностью всегда скрывался страх.
– Его отправили в клинику, как меня?
– Нет.
– Мой брат был уверенным в себе. Все делалось по его желанию. Или так казалось.
Она ободряюще улыбнулась. И тогда Фрэнк, к своему удивлению, обнаружил, что рассказывает ей о своем детстве, о брате и о матери, о миссис Бейкер, наконец – о школе. Ни с кем он не говорил так откровенно об этих вещах, как сейчас с Наталией. Потому что она слушала его, верила и не судила.
– Я всегда боялся, как и ваш брат, – сказал Фрэнк в завершение.
– Но вам приходилось сталкиваться с действительно страшными событиями, – заметила Наталия. – С моим братом было иначе – у него не имелось реальных причин для страха. Пока не началась война.
– Каким он был?
Женщина улыбнулась:
– Петр был на два года меня старше. У него были восточные глаза, вроде моих, и при этом светлые волосы, как у матери, в чьих жилах текла немецкая кровь. Смесь. Красивая смесь. Крупный, шумный мальчишка, всегда попадавший в переделки. Ему все прощалось, потому что он не желал зла ни единой живой душе. И все девчонки влюблялись в него.
Фрэнк слегка насупился. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Наталия перехватила его взгляд и усмехнулась:
– Честное слово, его все любили. А я так просто обожала. Но иногда заставала его стоящим посреди комнаты, в полной неподвижности, с испуганным видом. Когда я спрашивала, в чем дело, он отвечал: «Ни в чем, просто задумался». Наша мать умерла вскоре после поступления Петра в университет, я тогда еще училась в школе. С тех пор ему стало хуже.
– Мои соболезнования.
– У нее произошел сердечный приступ. Помню, как однажды, вскоре после ее смерти, я вошла в гостиную и застала там Петра: он стоял у окна, крепко-крепко обняв себя руками. Вид у него был испуганный, в глазах слезы. Я спросила, в чем дело. «Мы совсем одни, Наталия, – сказал он. – Нет никакого смысла, никаких гарантий. Что-нибудь может обрушиться как гром среди ясного неба и убить нас, как это произошло с мамой, а мы не в силах ничего поделать». А потом еще добавил, я точно запомнила: «Всю жизнь мы словно ходим по тончайшему льду, который может проломиться под нами в любой момент». Как сейчас вижу: брат стоит, слова потоком льются из него, а за окном синеет небо. – Наталия остановилась и улыбнулась. – Простите, я не хотела навевать на вас тоску.
– Тонкий лед. Да. Я всегда это знал.
– Наверное, мы все знаем. Но нам остается только идти и уповать, что лед выдержит. – Она вздохнула. – В противном случае мы, подобно Петру или вашей матери, начинаем искать спасения в какой-нибудь сумасшедшей теории, в некоем миропорядке, существующем только в нашем воображении.
– Во что верил он?
– В коммунизм. Он вступил в партию почти сразу после смерти мамы. В те годы очень многие шли либо к фашистам, либо к коммунистам. Петр примкнул к коммунистам и на какое-то время стал намного счастливее. Ему казалось, будто он нашел ключ к пониманию истории. Фашисты, разумеется, тоже считали, что обрели его – в национализме. До вступления в партию он писал замечательные картины, увлекался сюрреализмом – наверное, выражал таким способом смятение, царившее у него в голове. Но потом ему поручили рисовать партийные плакаты: всех этих рабочих с тяжелой челюстью и прекрасных дев, размахивающих серпом… – Наталия рассмеялась. – Наш отец, коммерсант, очень рассердился, когда Петр стал коммунистом.
– Я вот никогда
