нашего сына… Странно – вроде бы трагедии должны объединять людей, но часто разводят их в стороны.
Наталия серьезно посмотрела на него:
– Мой муж… У него тоже был секрет от меня. Я вам говорила, что он служил в немецкой армейской разведке? В абвере?
– Да.
– Его направили в Англию в конце сорок второго – летом того года мы видели, как увозят евреев. Мы поженились перед самым его отъездом, в Берлине. Мой брат умер незадолго до того. Муж служил шифровальщиком в Сенат-хаусе.
– Разве абвер не расформировали? Ходили слухи о заговоре с целью убить Гитлера.
– Да. В сорок третьем. Не знаю, какую Германию создали бы офицеры. – Она грустно улыбнулась. – Наверное, старомодную и правильную. Густав был очень старомодным.
– Он участвовал в заговоре?
– Да. Не смог забыть того поезда с евреями, который мы видели. Кто-то выдал заговорщиков, мы так и не узнали его имени. Многих сотрудников абвера казнили. Тех, в ком нацисты не были уверены, как в Густаве, отправили на восток. На фронт, с которого не возвращаются. Существовали подозрения даже насчет Роммеля, но они так и не подтвердились.
– Как вы узнали о причастности мужа?
– Когда его отправили в Россию, я осталась здесь. Он это устроил. – У нее вырвался глубокий вздох. – Однажды, вскоре после его гибели на фронте в сорок пятом, на меня вышло Сопротивление. Тогда оно только зарождалось, Черчилль еще заседал в парламенте, но уже видел, к чему все идет. Организация уже создавала сеть сторонников, людей, способных передавать сведения. А я работала переводчицей, встречала многих из приезжавших сюда немцев. Видите ли, Сопротивление наладило контакт с моим мужем – он работал на него, стал так называемым двойным агентом. Он сказал соратникам, что я могу помочь, если с ним что-нибудь случится. Но пока был жив, ничего мне не говорил. Хотел меня защитить, в точности как вы – свою жену. Еще, мне кажется, Густав хотел, чтобы я знала о его борьбе против нацистов. – Наталия посмотрела на Дэвида и послала ему свою печальную улыбку. – Выходит, я тоже знаю кое-что о секретах. Об отважных людях с секретами.
– И вы решили примкнуть к Сопротивлению?
Она вот уже семь лет ведет эту опасную жизнь, подумал Дэвид.
– Да. Ведь больше у меня ничего не осталось. И я хотела поквитаться с нацистами. За Густава, за мою поруганную страну, за моего брата. А еще помочь избавить Европу от националистического угара. Понимаете, это не просто месть. Я стремлюсь к чему-то большему, к лучшему миру.
Дэвид потупил взгляд:
– Фрэнк сказал недавно, что ему кажется, будто вы понимаете его. Наверное, это потому, что у вашего брата имелись проблемы. – (Наталия молча кивнула.) – Простите. Они отобрали у вас все, не так ли?
Дэвид видел, что в ее глазах стоят слезы, но женщина мужественно улыбнулась и ответила:
– Мы с Густавом знали счастливые дни. И с братом Петром мы провели славные годы, до войны. Братислава в ту пору была космополитическим городом, и мы являлись его частью. Вместе ходили в университет. – Она вздохнула. – В том прекрасном старом городе на Дунае. Я впадаю в сантименты, ибо город был также грязным и бедным. Но в наших кругах, среди наших друзей, где человек мог быть частью венгром, частью евреем, частью словаком, частью немцем, частью татарином, это не имело значения. В каждом есть часть чего-то, скажете вы. В девятнадцатом веке жители Восточной Европы обычно не имели четкой национальной идентичности. Но с подъемом национализма это стало опасным.
Дэвид снова помедлил в нерешительности, потом сел на кровать рядом с ней.
– Мы, англичане, считаем себя особенными.
– В этом вы схожи с немцами. Чувство принадлежности к великой имперской нации. Я думаю, в тридцатые годы вы полагали, что фашизм никогда не придет в Британию – у вас ведь так долго была демократия, к тому же, как только что было сказано, вы ощущаете свою особость. Но вы ошибались: стоит только создать необходимые условия, и фашизм привьется в любой стране, подпитываясь ненавистью и национализмом, уже пустившими корни. Не застрахован никто.
– Я знаю.
– У нас в Словакии есть свои мелкие фашистские вожди. Люди, для которых национализм стоит превыше всего.
– И главный среди них – священник.
– Да. Монсеньор Тисо. Правящая партия состоит из фашистов и католиков. Ватикан и фашисты взаимодействуют в большей части Европы. И те и другие обожают порядок. Тем не менее, когда забирали евреев, некоторые католические священники протестовали. – Она в недоумении взмахнула рукой. – А другие заявляли, что евреи получают по заслугам. Мой муж Густав был католиком, добрым католиком. – Наталия повернулась к нему. – Хорошим человеком, как вы.
Она замялась, потом положила руку на его ладонь. На этот раз Дэвид ответил – наклонился и поцеловал ее.
Со времени прихода в дом Шона и Эйлин Фрэнк, впервые за неделю, много часов подряд не думал о смерти. Сидя вместе с другими, поддерживая разговор, он испытывал непривычное чувство расположения к людям, рискующим ради него жизнью. Поначалу он испугался Шона, но тот извинился за свое поведение; Фрэнк не припоминал, чтобы с ним так поступали прежде. Тем вечером, когда они играли в гостиной, он позабыл о постоянном страхе и немного расслабился. От принятой после ужина таблетки он ощутил усталость и поднялся наверх, чтобы прилечь и подремать.
Стук в дверь разбудил его.
– Кто там?
Вошла та женщина, Наталия. Фрэнк робко улыбнулся.
– Как самочувствие? – поинтересовалась она.
– Неплохо.
Она облокотилась на стену и устремила на него оценивающий, как показалось Фрэнку, но при этом дружелюбный взгляд.
– Вам здорово досталось, – сказала она негромко. – После того случая с вашим братом. – Наталия помедлила. – Но пытаться убежать, как вы это сделали тогда в поле, было неправильно.
– Знаю. Я всех вас подверг опасности. Но я не видел, как мы можем спастись.
– Но вот мы здесь. – Она улыбнулась и раскинула руки. – И вы слышали Эйлин: подводная лодка ждет, чтобы забрать нас. Мы приближаемся к безопасной жизни, Фрэнк, шаг за шагом. И вы сами уже переменились.
– Это вы о чем?
– Я наблюдала за вами всю прошлую неделю. Когда мы забрали вас из клиники, у вас была шаркающая походка, вы сутулились. Сейчас это заметно гораздо меньше. И речь у вас стала… – женщина улыбнулась, – более прямой.
– Правда? – Ему хотелось поверить ей, обрести надежду, но это было сложно. Он сменил тему и спросил с любопытством: – Откуда вы?
– Из Словакии. Некогда это была часть Чехословакии – той самой страны,
