– Говоря об обычном человеке, вы имеете в виду человека полноценного по здоровью?
– Да.
– Ход мысли слепых или глухих ничем не отличается от нашего.
– Мы об этом не знаем. Наши люди с ограниченными возможностями воспитываются в среде здоровых людей и подстраиваются под их менталитет. Даже если они растут в специальных приютах. В приютах их адаптируют – то есть приучают мыслить как мы. Мы не знаем, как мыслила бы цивилизация слепых или глухонемых. Когда мы думаем об этом, нас охватывает чувство легкой жути – потому что мы понимаем: такая цивилизация была бы принципиально иной. У слепой цивилизации, например, не было бы письменности и искусства. И чтобы создать инженерные сооружения, им пришлось бы развить неожиданные способности. Глухонемым проще. Но ведь звук мы воспринимаем не только ушами, но и всем телом. Какова была бы цивилизация со слышашей кожей, например? Но, конечно, все, что мы уже знаем о Чужих – все, о чем мы думаем, будто знаем, – это не более чем первые впечатления. Они могут быть ошибочными. Потребуется очень много лет сосредоточенной работы, прежде чем мы действительно что-то поймем и узнаем.
Полковник подался вперед, поставил локти на стол и сплел пальцы.
– Сколько времени вам необходимо, чтобы подготовить лекцию для высших чинов императорской армии? – спросил он на прекрасном федеральном, куда лучше, чем у Ли Чана.
– Сутки, – сказал Фомичев, не успев даже подумать.
– Возьмите Ли Чана, он подберет вам необходимое оборудование. Время лекции три часа. Час – ответы на вопросы. Слушатели владеют федеральным языком на достаточном уровне. Идите.
– Спасибо, товарищ полковник, – зачем-то сказал Фомичев.
Почему-то тот рассмеялся. Не улыбнулся механически, а совершенно открыто рассмеялся.
В отличие от Ли Чана, который просто позеленел.
* * *
Фомичев уже привык, что за ним ходит молчаливая свита, от одного вида которой прохожие пытаются упасть в обморок. Похоже на то, что конвой был скорей почетным, хотя никаких сомнений, что он справился бы с любой боевой задачей. Два Ли Чана даже позволили Фомичеву побеседовать с избранными офицерами. Те оказались военными инженерами, и Фомичев получил примерное представление об уровне подготовки аудитории. Что ж, бывало и хуже. Он предпочел бы школьников, конечно. Фраза про школьников, совершенно шутливая, отчего-то взволновала Ли Чанов, они полчаса бегали куда-то и совещались, а потом объявили Фомичеву, что ему дадут другой зал, побольше, потому что будут и школьники.
Он не беспокоился до тех пор, пока не увидел свою аудиторию. Огромный зал, в красных тонах, битком забитый немыми истуканами. Истуканы были двух типоразмеров: взрослый мужчина и мальчик примерно двенадцати лет. Взрослые в парадной военной форме, мальчики – в парадной школьной, удивительно напоминавшей военную, с красными косынками вместо галстуков.
Фомичев вышел на трибуну, Ли Чан что-то сказал залу. Истуканы разом вскочили, поклонились и сели.
Три часа Фомичев говорил, а в зале была гробовая тишина. Ни вздоха, ни смешка, хотя иногда он шутил. Даже в туалет никто не выходил. Через три часа, по окончании основной части, Ли Чан передал Фомичеву список вопросов. Вопросы были хорошими, но Фомичев сомневался, что их задавали из зала. Впрочем, это уже не столь важно. Ответил.
Аудитория сидела.
Фомичев похвалил зал, сказав, что давно не видел таких внимательных, воспитанных и корректных слушателей, что он получил удовольствие от выступления (соврал немного, ну да не беда). Ли Чан пролаял несколько фраз. Зал внезапно вскочил на ноги и взорвался аплодисментами. Причем лица у всех просто сияли от восторга.
Ли Чан проводил Фомичева в маленькую комнатку за кулисами. Очень красивая китаянка – но в форме лейтенанта – разливала чай.
– Вам надо немного отдохнуть, – сказал Ли Чан.
– А что, я сейчас не в отель?
– Вас приглашает Товарищ Полковник. Боюсь, что отклонить приглашение невозможно.
– Да зачем же отклонять, он приятный человек… – Фомичев осекся, заметив, как окаменело лицо Ли Чана. – Послушайте, я ведь ничего не знаю о политическом устройстве Великой Китайской империи. Я надеялся, что мои сопровождающие будут исправлять мои ошибки в поведении и помогут мне вести себя тактично. Но мне никто не сказал, кто этот человек.
– И не скажет, – очень грустно согласился Ли Чан.
– Но как мне вести себя с ним?!
– Уважительно и почтительно.
– А что непочтительного в обращении по званию? Ведь он носит погоны полковника. Нет?
– Да, носит, – односложно ответил Ли Чан и больше ничего не сказал.
В лимузине на этот раз не затемняли окна. Необходимости не было: машина весь путь проделала в тоннеле. Похоже, тоннель был секретным правильственным, потому что ни встречных, ни попутных машин там не было за все четверть часа пути. Маршрут завершился в знакомом уже гараже, откуда Фомичева проводили в тот же самый кабинет с китайскими гравюрами на стенах.
Обстановка немного изменилась. Если в первый раз она была предельно аскетичной – стол, два стула, – то сегодня добавился еще и гостевой столик с удобными, хотя и лаконичными креслицами. Креслиц было два.
Товарищ Полковник вышел навстречу Фомичеву и поздоровался с ним за руку.
– Прошу, – он показал на столик. – Сейчас подадут чай. Надеюсь, такого чая вы еще не пробовали. И вряд ли попробуете где-либо, кроме моего дома.
Фомичев на всякий случай выждал, чтобы хозяин сел первым. Явилась пожилая китаянка в белой рубахе и свободных брюках, сервировала стол и удалилась. Товарищ Полковник налил в чашку черного фарфора напиток из чайника, подал Фомичеву. Тот попробовал.
– Даже не знаю, с чем это можно сравнить.
– Вот! Я говорил вам. Это лучший чай во Вселенной. Секрет моей семьи на протяжении двух тысяч лет. Насчет двух тысяч я сам не верю, благо, историю Китая отлично помню, не могло сохраниться никаких древних семейных секретов при коммунистах… но это не очень важно. Сюда этот сорт точно привезли мои предки. У меня есть древняя фотография: чахлый чайный кустик в большом горшке, который стоял в кают-компании корабля. Кустов было десять. Девять в корабельной оранжерее, сильные и мощные, и один – хилый. Его пожалели и держали как комнатный цветок. И что бы вы думали? Те девять кустов погибли. Выжил только тот, хилый.
– Наверное, его больше любили и жалели. Растения очень чутки к человеческой любви.
– Я согласен с вами.
– Простите, Товарищ Полковник. У меня возникла небольшая проблема.
Тот приподнял брови.
– Разве? И ваша свита не сумела ее решить? Ай-ай-ай.
– К сожалению. Я спросил у ваших офицеров, как к вам обращаться, поскольку я, видимо, был бестактен. Они не смогли ответить на мой вопрос.
