- Говорят, ленивцы в брачную пору плачут, как женщины, - сказала Серая Сойка.
- Все равно страшно. Где застряли наши проклятые мужчины? Почему не возвращаются?
- Наверно им весело в городе Уснувшей Совести. А так ли уж они нам нужны? - сказала мать. - Дети сыты и спать уложены. Пойдемте, подруги, полакомимся настоящим шокко-колло!
Дивный запах шоколадных зерен закружил голову.
Мама с Серой Сойкой суетилась возле очага.
- Развлечемся, подруги! Несите припасы! И побольше шоколадных зерен! Гулять, так гулять! - в ее руках блеснула заветная чаша из горного хрусталя. - Мужчины сегодня дружат с мертвыми. А мы, живые, подумаем о живых. Воины тешат самолюбие на ринге. Повеселимся и мы у кухонной плиты!
Шокко-колло!
Мать умела готовить божественный напиток.
Это был не тот, что варили из какао-бобов над каждым деревенским очагом. Обычно в растертые ручным жерновом зерна добавляли сироп агавы или меда, смешивали с толчеными плодами хлебного дерева, - и получались сладкие шоколадные лепешки.
Объеденье, да. Но огонь очага убивал душу божественного дерева.
Мать никогда не молола орехи, а долго растирала их пестиком, постепенно добавляя в кашицу подвяленные почки зибба-у-гаппи. И никогда никакого сиропа или молока пчел.
Шокко-колло без огня всегда казался горячим из-за добавленного под танец пестика сока свежесобранного чили.
Постепенно горечь перца и аромат какао соединялись с щепоткой таинственных благовоний и превращали шоколад в напиток богов.
Оставалось только процедить тягучие ниточки сквозь перепончатое крылышко летучей мыши.
Я любила наблюдать, как струйки спиралью укладывались в высушенные коробочки марринии, тягуче растекаясь по дну. При желании можно было подцепить упругую каплю на мизинец и осторожным язычком проверить: "Готово, да!"
Коробочки были так малы, что умещались в три пальца. Стоило поднести к носу готовое шокко-колло, как глаза сами по себе закрывались, и душа улетала к небесам, не требуя в этом мире ничего, кроме тишины.
Медовый шоколад обожают все дети, но аромат волшебного лакомства предназначен был не для каждого. Детям это лакомство недоступно.
Первый глоток огненного шоколада - посвящение в тайны взрослых.
Божественный напиток способен даже мертвеца поднять с жертвенного костра и заставить бить ошпаренной задницей в бубен, исполняя танец весенних туканов.
Ах, мама, волшебница моя!
- 10 -
Когда мерцающий свет, подобно жидкой лаве, застывал в глубине звездных зрачков, мать можно спрашивать о чем угодно. Ложь не возбраняется при свете дня. Лишь лунный свет потворствует искренним чувствам. Это странное свойство я уяснила, будучи младенцем, когда приходилось крохотными ладошками теребить сонные щеки матери в ожидании сказки перед сном.
Печальные рассказы повествовали о синеглазой девочке, которую хитростью заманили в дикую деревню, лежащую далеко за черными скалами, откуда лишь быстрокрылый кондор, мог передать привет родным краям.
Мать никогда не рассказывала о своих заповедных снах. На этот счет у нее тоже были гордые табу. Для меня они до сих пор кромешная тайна, ни на ползрачка не приоткрыты. Уверена, что высохшее кукурузное поле, широким кольцом отделившее нашу деревню от остального мира, уж точно, никогда не снилось принцессе из города Уснувших Надежд
Дыхание матери становилось все глубже и спокойнее, наконец, голова утонула в подушках, и безмятежная улыбка перечеркнула усталое лицо. В глазах отразились звездные блики. Ноги ступили на лунную дорожку, и она пошла над озером к теплому свету, мерцающему впереди.
Под ладонью билось сердце младенца. Она знала, что родится мальчик. И, где бы ни лежал его путь, какие бы лихие пожары и молнии ни бушевали над головой, эта лунная дорожка выведет сына из любой беды.
Пеотль, священный кактус, открывает сферы сознания. Он позволяет разуму проникнуть за границы божественных сновидений. Пейотль можно употреблять всю жизнь, но всех оттенков чар постичь невозможно. Каждое погружение в мир грез - новый уровень бесконечности.
Ни ложь зрения и слуха, ни обман чувств несет людям зелье, а способность проникать в неведомые дали.
Я знала, что мать, когда проснется, не вспомнит ничего из того, что поведала в забытьи. Это хорошо. Иначе будет топать ногами, драть за волосы и кричать: "Ты вторглась в запретный мир! Ты раньше времени вызнала тайны взрослых!"
Подумаешь, тайны взрослых! Они не сложнее, чем тайны игрунков, например, или шиншилл. И если бы дети, в конце концов, не раскрывали то, что от них прячут, человеческий род давно бы прекратился.
Помню, как в детстве, когда мать, одурманенная едким дымом, засыпала, я любила в тайне от нее пошкодить. За что иногда здорово попадало. Но сдержать любопытство не могла.
Свое приданое принцесса Глаза В Полнеба хранила в полированном черном базальтовом сундучке, в который категорически запретила заглядывать. Но после хорошей затяжки она не могла уследить за своим крохотным затейливым ключиком, который хранила на шее. Его следовало осторожно снять с цепочки и протолкнуть в потайное отверстие с боку сундучка, слегка нажимая влево. Крышка при этом щелкала, как орешек на зубах, и позволяла заглянуть внутрь.
Глаза разбегались: чего там только не гноилось!
Из россыпи сокровищ пальцы выуживали нефритовые украшения для кос и звенящие хризолитовые браслеты в виде острозубых змей, там же валялись никому не нужные платиновые катушки для ушей, печатки из кошачьего глаза, изумрудные серьги и горящие рубиновым огнем заколки для волос. Пока мать похрапывала, я копалась в сундучке, примеряя то изысканные серьги в виде невиданных золотых птиц, то браслеты из танцующих змей, то удивительные подвески из лазурита.
На дне сундучка в тонкой навощенной ткани пылилось забытое хозяйкой зеркало в виде перламутровой чешуи размером с голову человека. Этим зеркалом, поймав луч света, можно было просверлить дыру в груди человека. Однажды я направила луч на гранит, которым выложили основание очага, и камень, задымившись, треснул пополам. Угли из очага вывалились на пол. Едва не начался пожар. Отец подумал, что плита разрушилась от огня. И я еще несколько раз доставала зеркало, чтобы смертельным лучом проделать дырки в камнях для игрушек.
Самым чудесным сокровищем был хрустальный череп. Вблизи огня он сам по себе начинал светиться, разогреваться, изнутри доносился шепот, при этом пустые глазницы вспыхивали синим пламенем, а вокруг прозрачного лба возникало туманное сияние, такое чудесное, что насквозь просвечивало пальцы до самой мелкой косточки внутри.
