восточной долготы.
Он попробовал пить морскую воду, и его стошнило. Он поиграл с игрушками из водонепроницаемого ящика. И послушал радио.
Он прослушал программу про толстяка, который разгадывал убийства, потом радиоспектакль по «Женщине в окне» с Эдвардом Г. Робинсоном и Джоан Беннетт, потом историю, начавшуюся на большом железнодорожном вокзале, потом фантастический рассказ про богатого человека, который мог становиться невидимым, воздействуя на мозги других так, что они его не видели. Больше всего ему понравилась психологическая драма человека по имени Эрнест Чейпелл, в которой группа людей спустилась в батискафе на дно затопленной шахты и там, на глубине пяти километров, на них напали птеродактили. Потом он прослушал выпуск новостей, зачитанный Грэмом Макнейми. Помимо всего прочего уже под конец выпуска Толбот услышал, как голос Макнейми произносит:
– Из Коламбуса, штат Огайо, сообщают. Марта Нельсон провела в учреждении для умственно отсталых людей девяносто восемь лет. Ей сто два года, и она поступила в лечебницу близ города Ориент, штат Огайо, двадцать пятого июня тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Ее документы и медицинская карта погибли при пожаре в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году, так что никто точно не знает, по какой причине ее положили в лечебницу. На момент ее поступления лечебница называлась «Больницей для умалишенных города Коламбус». «У нее не было ни единого шанса», – заявил доктор А. З. Софоренко, два месяца назад назначенный главным врачом лечебницы. Он сообщил, что она, возможно, стала жертвой «евгенической паники», которая, по его словам, получила широкое распространение в конце девятнадцатого века. В то время полагали, что, поскольку человек создан «по образу и подобию божьему», люди с отклонениями являются демонами или детьми диавола, и считать их полноценными человеческими существами нельзя.
– В то время полагалось, – говорит доктор Софоренко, – что человек, перемещенный из общества в психиатрическую клинику, уже не может в это общество вернуться. Она, – продолжает доктор, – стала пленницей тогдашней системы мышления. Никто не может сказать с уверенностью, была она тогда больна психически или нет, но жизнь ее безвозвратно погублена. Для своего возраста она вполне разумна. Насколько нам известно, никаких родственников у нее не осталось, и, если не считать сотрудников лечебницы, она не общалась ни с кем на протяжении последних восьмидесяти лет.
Толбот тихо сидел в маленькой лодчонке; парус висел на мачте бесполезным украшением.
– Внутри тебя, Толбот, – сказал Толбот, – я плакал больше, чем за всю мою прошлую жизнь.
Но остановиться уже не мог. Мысли о Марте Нельсон, женщине, о которой он раньше никогда не слышал, о которой бы никогда и не услышал, когда бы не совершенно случайнейшая случайность, случайность из случайностей, вихрились в его голове подобно холодным ветрам.
И холодные ветры задули, и парус наполнился, и он больше не дрейфовал, но плыл прямиком к берегу ближайшего островка. По чистой случайности.
Он стоял над точкой, в которой согласно карте Деметра должен был найти свою душу. Пару секунд он хихикал как безумный, сообразив, что ожидал увидеть здесь огромный мальтийский крест или крестообразную метку капитана Кидда, отмечающую точное место. Но видел только зеленый песок, тонкий как тальк, облачка которого летели по дуновению ветра по направлению к кроваво-красному панкреатическому морю. Точка находилась на полпути от полосы прибоя к огромной сумасшедшего вида структуре, возвышавшейся над островом.
Он без всякого удовольствия покосился на крепость, расположенную в самом центре этого клочка земли. Приземистая, высеченная из огромной черной скалы, возможно, из утеса, выросшего здесь в результате какого-то стихийного бедствия. Он не видел ни одного окна, ни одного проема – по крайней мере, на двух открытых его взгляду гранях. Это действовало ему на нервы. Казалось, какое-то темное божество правит отсюда своим безлюдным царством. Ему вспомнилась рыба, которая отказывалась сдохнуть, а потом мысль Ницше о том, что боги умирают, когда умирает последний верующий в них.
Он опустился на колени (в последний раз он делал это несколько месяцев назад, чтобы продраться сквозь свою атрофировавшуюся пуповину) и принялся разгребать руками зеленый песок.
Чем глубже он рыл, тем больше тонкого песка стекало обратно в яму. Он залез в получившееся углубление и начал отшвыривать песок между ног обеими руками – ни дать, ни взять собака, откапывающая кость.
Когда рука, наконец, коснулась края коробки, он сломал несколько ногтей и вскрикнул от боли.
Он обкопал коробку со всех сторон и, морщась, погрузил окровавленные пальцы в песок, чтобы вытащить ее. Коробку пришлось покачать туда-сюда, но потом она подалась, Толбот выдернул ее из песка, отнес к краю воды и сел рядом.
Самая обыкновенная деревянная коробка. Как коробка из-под сигар, только больше. Он повертел ее в руках и даже не удивился, не обнаружив на ее поверхности никаких иероглифов или каббалистических знаков. Ну да, это сокровище совсем другого рода. Наконец, он повернул ее крышкой наверх и открыл. Внутри лежала его душа. Это было совсем не то, что он ожидал найти. Но именно то, чего недоставало в ящике с игрушками.
Крепко зажав коробку в руке, он обогнул яму в зеленом песке и направился к черному бастиону.
Мы не оставим исканий,
И поиски кончатся там,
Где начали их; оглянемся,
Как будто здесь мы впервые.
Когда же он, наконец, оказался в угрюмой темноте крепости – найти вход в которую оказалось гораздо легче, чем он предполагал, – ему не осталось иного пути, как спускаться. Влажные, черные камни спиральной лестницы уводили его все ниже и ниже, в глубокие подземелья, лежавшие явно ниже уровня панкреатического моря. Пологие ступени оказались сглажены тысячами ног, спускавшихся по ним с незапамятных времен. Здесь царила темнота, но не такая, чтобы Толбот не видел, куда ставить ногу. Света, правда, тоже не было. Он не задумывался о том, как такое получается.
Спустившись на самый нижний уровень – ни одной комнаты, ни одной камеры по дороге ему не встретилось – он оказался в зале, в дальнем конце которого темнела дверь. Он сошел с последней ступени и направился к двери – железной, такой же черной и сырой, как камни, из которых была сложена крепость. В щели между стальными прутьями он увидел помещение, похожее на темницу, а в нем – что-то светлое, неподвижное.
Дверь оказалась не заперта.
Она отворилась, стоило ему коснуться металлической поверхности.
Тот, кто жил в этой камере, явно не пытался открыть ее. А может, и открывал, но решил не выходить.
Он ступил в темноту, более густую, чем на лестнице.
Довольно долго царила полная тишина. Потом он наклонился и помог
