дальней комнате. И ведь он видел этот рот. Он располагался вертикально, поперек ребер, чуть ниже левого соска, протянувшись почти до уровня пупка. По всему его левому боку тянулся безгубый рот, полный острых зубов, и этот рот отворился, чтобы выпустить из его тела дуновение чего-то.
Макграт сел в кровати. Его била дрожь. Лампа-ночник продолжала светиться, книга в мягкой обложке лежала на простыне, раскрытая на той странице, на которой он заснул. Обнаженное тело вспотело: ночь стояла августовская, жаркая. Лампа светила ему в бок, ярко высвечивая кожу в тот момент, когда он вдруг открыл глаза – в тот самый момент, когда он застал врасплох свое тело с его тайной пастью.
Он все не мог унять дрожь, и когда зазвонил телефон, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы снять трубку.
– Алло, – услышал он свой собственный голос словно со стороны. Или словно это говорил кто – то другой.
– Лонни, – послышался из трубки голос вдовы Виктора Кейли. – Извини, что тревожу тебя в такой час…
– Нет, ничего, – отозвался он. Виктор умер два дня назад. Салли доверила ему все связанные с похоронами хлопоты и сочувствия, а он не стал возражать. Много лет назад они с Салли… потом она как-то постепенно переместилась к Виктору, старшему и самому близкому из друзей Макграта – их обоих словно магнитом тянуло друг к другу. Кончилось все тем, что Макграт приглаил их обоих на обед в таверну «Штойбен» на 47-й Восточной, в тот самый старый, добрый «Штойбен» со спинками диванов из темного дерева и обалденными шницелями… от которого не осталось теперь ничего, его снесли – как и многое другое. Он усадил их рядом, сам сел напротив, взял обоих за руки…
– Я так люблю вас обоих, – говорил он тогда. – Я вижу, как вас влечет друг к другу… вы оба – мои лучшие друзья, от вас мой мир становится светлее… – и он соединил их руки, и улыбался, видя, как им неловко…
– Ты в порядке? Голос у тебя такой… напряженный, что ли? – ее голос звучал как обычно. Ну, с ноткой тревоги.
– Я… Да, я в порядке. Просто, приснилось… Ну, я задремал за книгой, и вот, приснилось всякое… – он замолчал и сделал еще одну попытку, на этот раз собравшись. – Я в порядке. Просто страшный сон.
В трубке тоже наступила тишина. Просто открытое соединение, нарушаемое только шорохом распадающихся ионов.
– Ты в порядке? – спросил на этот раз он, вспомнив позавчерашние похороны. Она попросила его выбрать урну. При виде «емкости» из розового аннодированного алюминия, которую ему пытались втюхать в похоронной конторе, его едва не стошнило. Макграт остановился на простой медной урне, отказавшись даже от «емкости» «Монако» из дюраля с полированным покрытием цвета морской дымки и с внутренней отделкой из самого лучшего ченнейского бархата, номер шестьсот по каталогу, безукоризненно скроенного и сшитого, в соответствующей большеразмерной упаковке, каковая, по словам старшего менеджера отдела погребальных урн, в наибольшей степени подходила «с учетом глубоких чувств, испытываемых к усопшему».
– Не могу уснуть, – призналась она. – Смотрела телевизор на ночь, и там показывали фильм про ехидну… ну, это такой австралийский муравьед…
Он издал звук, означавший, что он знает, о чем речь.
– И ведь Вик так любил вспоминать нашу поездку в Флайндерз-Рейндж в восемьдесят втором, и он вообще любил австралийских животных, и я повернулась, чтобы посмотреть, как он улыбается…
Она расплакалась.
Он почувствовал, как сжимается у него в горле. Он понимал ее. Повернуться к лучшему другу со словами о том, что вы пережили вместе, или в поисках поддержки, сопереживания, да хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение его лица. А лица нет. На его месте только пустота. Он это понимал. Он сам за последние три дня три дюжины раз обращался к Виктору в надежде заполнить пустоту. Он это очень даже хорошо понимал.
– Салли, – пробормотал он. – Я понимаю, я понимаю…
Она немного собралась, пошмыгала носом и кашлянула.
– Да нет, ничего. Я в норме. Просто было такое мгновение…
– Попробуй поспать. Нам завтра много нужно провернуть.
– Да, конечно, – отозвалась она, и на этот раз голос ее звучал, действительно, нормально. – Пойду, лягу. Извини.
Он предложил ей не нести чушь: уж если нельзя позвонить другу, чтобы поговорить о ехидне, кому тогда вообще можно звонить?
– Джерри Фалуэллу, – не задумываясь, ответила она. – Если уж кого и тревожить в три ночи, так уж лучше такое дерьмо, как он.
Оба посмеялись, не особенно, правда, весело, она пожелала ему спокойной ночи и добавила, что они с мужем оба его любили, он ответил, что знает это и повесил трубку.
Лонни Макграт лежал на спине; книга в бумажной обложке так и лежала рядом, лампа продолжала греть ему бок, влажные простыни липли к коже, а он все таращился в противоположную стену, на поверхности которой – как и на поверхности его кожи – не виднелось ни намека на тайные пасти с острыми зубами.
– Не могу выкинуть это из головы.
Д-р Джесс провела пальцами по его коже и пригляделась попристальнее.
– Ну, здесь есть покраснение, но ничего, хоть отдаленно напоминающего страшилки из Стивена Кинга.
– Покраснело потому, что я тер. У меня, похоже, пунктик насчет этого места. И не смейтесь, Джесс. Я, правда, не могу выкинуть это из головы.
Она вздохнула и зарылась пальцами в свою пышную шевелюру.
– Извини, – она встала со стула и подошла к окну. – Можешь одеваться, – произнесла она, словно спохватившись. Пока Макграт сползал со смотрового стола, едва не стукнувшись пяткой, она смотрела в окно. Он сложил накрахмаленный халат, которым прикрывался ниже пояса, и положил его на стул. Когда он, наконец, натянул трусы, д-р Джесс повернулась и посмотрела на него. В сотый, наверное, раз он подумал, что его давние страхи, которыми он делился с ней раньше, просто смешны. Доктор, его старый друг, смотрела на него заботливо, но без чувства, какое может возникнуть между мужчиной и женщиной.
– Сколько времени прошло со дня смерти Виктора?
– Почти три месяца.
– А Эмили?
– Шесть месяцев.
– А Стива? И сына Мелани?
– Господи, Джесс!
Она надула губы.
– Слушай, Лонни, я не психотерапевт, но даже я вижу, что все эти смерти друзей сказываются на тебе. Возможно, сам ты этого не замечаешь, но ты сам назвал верное определение: «пунктик». Никому не под силу вынести столько боли за такой короткий период времени, потерю стольких близких людей, не сорвавшись при этом в штопор.
– Что показал рентген?
– Я тебе уже сказала.
– Но ведь не может не быть ничего. Какое-нибудь уплотнение или воспаление, нарушение кожного покрова… ну,
