Я видел.
Прежде он не писал стихов.
Прежде я пренебрегал красками. Но он искал их и заставлял искать меня. Ему великолепно удавался рисунок, казалось, он не направляет карандаш, кисть, они сами знают, что им делать, он лишь присутствует при этом,- невозможно управлять ими с такой виртуозностью. А он непременно желал управлять цветом.
Мне было легко с ним.
Он умел выражать своё восхищение так, что это не раздражало.
От Крис я уставал немедленно, стоило мне её увидеть.
От Мэгги устать было невозможно. Если я развивал перед ним какую-нибудь идею, он никогда не перебивал, но всегда мог найти тот самый вопрос, который внезапно выводил меня из самого безнадёжного тупика. Он понимал ровно столько, чтобы не докучать возражениями.
Мне было трудно с ним.
Трудно было бороться с желанием подсказать ему, что и как он должен рисовать, я не умел удержаться от этого. Он выслушивал, соглашался. И делал всё по-своему.
Я понимал, что он подчиняется чему-то более сильному, чем его привязанность ко мне, чем наша любовь. Иногда ему становилось неловко за это, он начинал извиняться, говорил: "Так получилось".
Я придумывал для него сюжеты, но так ни разу и не воспользовался ни одним из них.
Он искал чего-то.
Я не мог понять, как можно отказываться от того, что уже совершенно. Он то до безобразия детализировал сюжет, то резко переходил к крупным плоскостям, и я кричал ему, что он спятил, что он убивает форму, а он смотрел на меня и вдруг говорил: "Может быть, изменить палитру?"
Я требовал от него шедевров, а он экспериментировал с красками. Я говорил: "Остановись. На минуту. На один только раз. Выложись весь. Ведь ты уже много нашёл, воплоти всё это в одной картине. Пусть это будет шедевр. Как Гоген в "Иакове с ангелом".
Он говорил: "Гоген?"
Или говорил: "Хорошо. Это будет мой подарок тебе".
И рисовал. Вид у него при этом был такой, как будто он задумал меня обмануть.
Иногда я с трудом понимал его.
Он не обременял себя чрезмерно идеями, как Бернар, не позволял им повелевать собой, как это делал Сёра, он всегда мог всё бросить и начать делать заново.
Однажды он сказал мне: "Когда у меня будет свой салон..."
А я сказал: "Где? На антресолях?"
Его непрактичность порой забавляла меня. Его доверчивость могла его погубить. Время от времени он немного зарабатывал на портретах, но я не помню, чтобы за всё то время, что мы прожили вместе, он продал хотя бы одну картину. Он любил их дарить.
Если мне удавалось что-нибудь продать,- меня каждый раз при этом терзали угрызения совести,- он крайне удивлялся и радовался, как будто я сделал что-то грандиозное и фантастическое. Во всём, что касалось денег, он доверял мне безмерно. И правильно делал.
Денег у нас никогда не было - перебивались, как придётся.
Однажды устроились работать ночными сторожами,- выходили на дежурство по очереди. Потом я предложил ему бросить это дело. Теперь каждую вторую ночь мы были вместе.
Каждую вторую ночь я проводил с Крис. Это было ужасно. То, что между нами было, меньше всего было похоже на любовь - это было похоже на драку.
Я говорил ей: "Ближе нас нет никого в мире".
И я возвращался к Мэгги и понимал, что это не так.
И когда я сказал ему, что нет такой женщины, которая сможет разлучить нас, я верил, что говорю правду. Пусть всё, что я делал тогда, было игрой, но в этих словах не было фальши, он бы сразу почувствовал, если бы я был неискренен. Но я был искренен с ним.
"Я хотел жениться на твоей маме",- сказал я.- "Но я не сделаю этого, потому что это значило бы потерять тебя, а это слишком большая цена".
- Между мной и ей больше ничего нет и не будет. Я любил её и всё ещё люблю, но нет такой любви, и нет такой женщины, которая смогла бы разлучить нас с тобой.
Он сидел с застывшим лицом, молчал, и только смотрел на меня округлившимися глазами. Казалось, он не может поверить в то, что услышал, или в то, что, услышав это, он всё ещё жив. И вдруг он бросился на меня и... разрыдался.
Есть вещи, которые приходится принимать, как они есть, просто потому что они произошли, и ничего уже не изменишь. Что ему оставалось, кроме как принять мою жертву? Мог ли он не оценить её? Нет.
Мог ли он требовать её от меня снова?
Даже мысленно.
Чтобы сравнивать то, что происходило теперь, с тем, что было тогда, нужно было вспомнить, как это было, а для него это было бы нестерпимой болью. И он продолжал делать вид, будто ничего страшного не происходит, и наверное, даже верил в это. Ведь он никогда не умел лгать.
...........................................................................
.........
Вот и теперь, он позвонил мне сразу же, как только вернулся из своей поездки.
Он сидел посреди кучи разбросанных на полу холстов и листал какую-то книжку. Мне почудилось, что в комнате пахнет горечью осенних костров.
Окно было открыто.
Он увидел меня и, встрепенувшись, поднялся мне навстречу.
- Привет,- сказал я.- Вижу, ты не терял времени зря.
- Повезло с погодой,- сказал он.- Теперь работы хватит до самой весны.
Я поднял с пола один из холстов и развернул.
...........................................................................
.....
В его пейзажах я, в который раз, обнаружил нечто совершенно новое. Холсты были похожи на шкуры леопардов - одни места были тщательно прописаны, другие лишь смутно обозначены, иногда одним только тоном, не отражавшим никаких форм. Я понял, что это нечто вроде аккордов, и аранжировка ещё впереди - пока я не мог уловить даже мелодии.
Я вдруг понял, чего он хочет. Он всегда только заимствовал у природы, никогда не подчиняясь ей до конца. Его воображение влекло его дальше пейзажа.
- Но разве не единство составляющих создаёт впечатление? Разве есть что-то менее важное и более важное?
- Не знаю,- сказал Мэгги.- Смотря для чего.
- Ты разбиваешь пейзаж.
- Я разбиваю панораму.
- Ты расчленяешь пейзаж.
- Я выделяю.
- Да,- сказал я.- Но зачем? Что из чего?
Мэгги пожал плечами.
- Я не понимаю, что хотел сказать Сезанн, когда говорил, что масса создаёт единое впечатление. По-моему, в каждом пейзаже существует как бы несколько пейзажей, которые накладываются один на другой. Он говорил: "Слушать природу". Но какую именно? Всю сразу? Мне нужна только одна тема. Я слышу её. И я сделаю её. Пусть это не будет оркестр, но это будет ярче, прозрачнее... Пусть это будет фантастический пейзаж, я не знаю, как это будет.
- И что ты собираешься с этим делать? Впишешь шествие арлекинов? С барабанами, со знамёнами, вот по этой дороге, да?
- Да!- сказал он.- Я не знаю, как это будет.
Он осторожно посмотрел на меня.
- Тебе не нравится?
- Не знаю,- сказал я.- Нравится.
- Но ты сомневаешься.
