И замер совершенно ошеломленный.
Яркий солнечный свет играл на крашенном желтой краской, но уже облупившемся, уже пошедшем пузырями полу. Сухая известка на стенах осыпáлась, по углам сквознячок шевелил висящую паутину. Ни стула, ни стола. Зато под потолком, как матовые фонари, висели гигантские осиные гнезда.
– Двадцать процентов! – просипел, входя в кухню, Лигуша.
Шурик даже дверь не успел прихлопнуть, но бывшего бульдозериста это не тронуло.
– Двадцать? Понял, – судорожно выдохнул Шурик.
И не выдержал:
– Иван! Зачем в комнате осы?
– Уж лучше осы, чем клопы, – отмахнулся Лигуша.
– А где кровать? Где вы спите?
– Я нигде не сплю.
– То есть как?
– А зачем терять время? – просипел Лигуша, выталкивая Шурика из кухни. – Долг отдашь вечером.
Всем, всем, всем, считающим себя дураками! Пишите на город Владимир, улица Чехова, дом 6. Отвечу каждому.
Надо написать.
«На албанском, идущем от евонного».
Шурик действительно чувствовал себя дураком.
Непременно напишу во Владимир! «Вот сфабрикованное мною фру-фру».
– Шурик! – из окна помахал Врач. – Зайди ко мне. Поговорить нужно.
Не верю ни в Христа, ни в Дьявола, ни в лидера ЛДПР! Хватит тупого рабства! Ищу дерзких соумышленников, охотно приму пожертвования. Вопросы – кто мы? откуда? куда идем? – остаются главными.
– Знаешь, – признался Шурик. – Я, кажется, впрямь его ненавижу.
– Лигушу? – обрадовался Врач.
– Его, скотину.
Врач сладко потер ладони:
– Хочешь мяса, кончи зверя!
И произвел непонятный жест, будто прижал невидимого противника к стене:
– Когда?
– Да хоть завтра.
– С утра? – жадно спросил Врач.
– Ну, не знаю. Это как получится.
– А я подскажу, подскажу. Ты попусту не дергайся. Серьезными делами лучше заниматься под вечер. Не торопись. К вечеру суждения трезвей, да и день можно провести полнокровно. Хороший обед, беседа с друзьями, неторопливая подготовка. – Лёня Врач не спускал жадных глаз с Шурика. – Сам посуди. Анечка Кошкина убивала Лигушу под вечер. Под КамАЗ бывший бульдозерист попал под вечер. И Костя-Пуза кончал Ивана в самую что ни на есть вечернюю пору.
– А если Лигуша и теперь вернется?
– Общественность против, – быстро возразил Врач.
– Плевал Лигуша на нашу общественность! – возразил Шурик, с содроганием вспоминая комнату, украшенную страшными матовыми, как бы слепленными из папиросной бумаги фонарями осиных гнезд. – Ты знаешь, что у него в комнате осиные гнезда?
– Да хоть термитники! – Врач удовлетворенно потер руки. – Не мучай себя.
И нагнулся над столом, уставившись в глаза Шурику.
– Функция Лигуши: быть убитым.
Глава VI. «Что делать, Иван? Что делать?..»
Село Китат. 12 августа 1925 года
Крест с купола храма рвали толпой.
Весело, дружно. Как гнилой зуб рвали.
Первым на веревки навалился председатель ленкоммуны Андрей Хватов, густо дыша сивухой, ухая, будто филин. Ульян и Мишка Стрельниковы, братья, особо верные, всегда стоявшие за народ, тоже вцепились в верви. «Пошла! Пошла, окаянная!»
Тихо подвывали бабы, детишки цеплялись за длинные юбки своих мамок.
Несколько единоличников, не вошедших в коммуну, бога боящихся при любых властях, прятались за ближними заплотами. Вроде как ждали чуда. Отдельно от них Марк Шебутнов быстро крестился. Он уже совсем было собрался в ленкоммуну, даже два раза выпивал с братьями Стрельниковыми, однако снятие креста его испугало. Посмотреть надо, бормотал он. Подумать, посмотреть. Тут дело такое, на самого Бога замахиваются. Ладно, Хватов, этому дано. Но братья-то, братья… Нет… Тут посмотреть надо…
Крест на храме раскачали. Посыпались кирпичи.
Один, громко ударившись о сухую, пыльную, прокаленную зноем землю, откатился далеко, под деревянный заплот к самым ногам Марка Шебутнова. Вот указание мне, знак особый, испуганно подумал Шебутнов. Что-то его томило. Не уханье членов ленкоммуны, даже не страх перед всевышним, а что-то другое, неверное, неопределимое. Ну, как перед болезнью, подумал с изумлением. И вдруг заметил странный блеск подкатившегося под ноги кирпича. Медный, что ли?
Быстро оглянувшись, толпа как раз отчаянно ахнула, Марк наклонился.
Кажется, шкатулка. Не медная… По тяжести бери выше… От мысли – вдруг из золота? – сердце Марка Шебутнова томительно зашлось. Вот сколько слышал о богатых старинных кладах, замурованных в каменных стенах, почему такому не случиться? Церковь в Китате всегда стояла, может, еще при первых царях. Господь милостив. Он, Марк, случись ему найти клад, знал бы, как правильно распорядиться богатством, даже неслыханным. Он бы новую жизнь начал!
Незаметно упячиваясь вдоль забора, незаметно и быстро крестясь, прижимая к животу тяжелую находку, единоличник Марк Шебутнов отступил в совсем глухой переулок, забитый седой от пыли лебедой и таким же седым коневником. Может, старинная псалтирь в шкатулке? Может, икона редкая, чудотворная? Вот вес только… Крупный вес… Нет, нет, все больше убеждался Шебутнов, не может в такой шкатулке храниться просто утварь церковная, по весу не получается… Богатство в шкатулке… Богатство неслыханное… Он, Марк, теперь надежные бумаги выправит. С неслыханным богатством всегда легко. Главное, на глазах не быть… Говорят, теперь на восток надо уходить, там еще до зверств не дошли, храмы божьи не трогают. Сам Господь подсказывает: беги, мол, Марк! Хватай свою шкатулку и беги!
За деревьями, за заборами тяжко грянулся оземь крест, подняв облако глухой плотной пыли. Открыто, не скрывая тоски, взвыли бабы, им ответили перепуганные детишки, собаки затявкали. А в глухом переулке было тихо и солнечно, пахло лебедой и вялой крапивой. Даже прятаться не надо, подумал Марк, осторожно оглядываясь. В переулок всего одно окошко выходит – со стайки Зыряновых. Свинья, что ли, будет за ним, за Марком, следить?
Значит, здесь и исследуем.
На чуть выгнутой крышке алел полустершийся кружок.
Никаких запоров не видно, замка тоже нет, а сама шкатулка тяжелая, такая тяжелая, будто впрямь золотом набита. Марк с испугом подумал: а вдруг в ней то, чего видеть простому человеку не надо.
Оглянувшись, ткнул пальцем в алый кружок.
И застыл, похолодев. Уставился взглядом в шкатулку.
