Лежала я, размышляя на данную тему, лежала, пока не поняла, что в ухо сопит некто. Спокойно и довольно. Спит, знать, человечек. Ну, точно — в психушке. Коек в палате не хватает в связи с тяжелой экономико-психиатрической обстановкой в стране, больных по двое на одну кладут. Интересно, сосед или соседка? Кошкин йод! Женщина, конечно, что я — совсем съехала? Это ж не средневековая баня. Ой, а вдруг она буйная? Проснется и укусит за ухо. Не открывая глаз, с опаской отодвинулась. Соседка по кровати придвинулась, не прерывая сопения. Я снова отодвинулась. Она опять привалилась, закинув на меня ногу для гарантии, чтоб я не сбежала. «Добычу охраняет», — с некоторой тоской сообразила я, лежа на краешке. Отползать дальше было некуда, изрядная часть туловища уже свешивалась с койки, грозя утянуть его на пол. Сопение прекратилось.
— Ты куда? — с интересом спросила соседка голосом, которого не могло существовать.
Глаза пришлось-таки открыть. Долька, приподнявшись на локте, счастливо любовалась моей неумытой физиономией. Она была почти лысая, но нежный золотистый пушок отрастающих волос покрыл проплешинки и, в свете яркого летнего солнышка, заглядывавшего в палату из незарешеченного вопреки ожиданиям окна, фосфоресцировал маленьким нимбиком. В недавнем сне-бреде про туннель Долли-Душа была абсолютно волосатая. Явь ли это? Или снова глюк? Помещение, по крайней мере, не потустороннее. Похоже на больничную палату.
— С добрым утром! — голос точно долькин.
— Что мы тут делаем? — спросила я осторожно, ожидая в ответ что-то вроде «скрываемся от марсиан».
— Лежим, — сказала соседка, по-хозяйски убирая челку со лба. Мою. — Ты неделю без сознания была, ух тебя и лечили! И лекарствами, и экстрасенсами. А я здорова, как бык-производитель. Валяюсь за компанию, отъедаюсь.
Она рухнула с локтя на подушку и зашептала:
— Они постоянно наблюдают за нами, подслушивают. Каждый пук анализируют. Знаешь, сколько вокруг камер понатыкано? Пока ты без памяти была, я развлекалась, отмечала их крестиками на обоях. Так хитро спрятаны! Потом покажу. Ну да насрать на них. Главное, мы вместе. Меня сначала в другую палату отправить хотели, в отдельную. А я в тебя вцепилась и завизжала. Голос-то у меня — о-го-го! На крик доктор прибежал, красавчик, видно, он у них главный. Вступился, спасибо ему. Пусть, говорит, вместе долечиваются, им так нужно. Нас обеих сюда и положили. Ничего, что я к тебе залезла? Мне одной тоскливо.
— Ничего. Доктор белобрысый?
— Как моль. Ты меня тогда здорово напугала. Я ж в конце совсем плохая стала, смерть на колесиках, а не звезда эстрады. А тут вдруг просыпаюсь от того, что прекрасно себя чувствую. Сажусь на кровати, ноги спускаю — и прямо на тебя. Валяешься на полу, не дышишь почти. Не смей так больше делать!
Долька судорожно всхлипнула и сердито укусила меня за плечо. Боль была настоящая! Долька тоже — хулиганка рыжая. Последние сомнения в реальности происходящего, помахивая крылышками, упорхнули в вентиляцию. По телу прокатилась волна облегчения, и я с удовольствием присоединилась к долькиному счастливому реву. Слезы текли рекой, но минуты через три стало ясно, что всех проблем с переизбытком в организме жидкости они не решат. Я торопливо, но аккуратно вылезла из-под обретенного сокровища и встала. Удивительно! Меня даже не качало. Хорошо здесь лечат! Рядом с кроватью стоял стул, на его спинке висела пара полосатых халатов. Один я надела. Долли к этому времени перестала всхлипывать и ревниво наблюдала мою самостоятельность.
— Куда?! — подобралась она, как только я сделала шаг по направлению к одной из двух дверей, находившихся в помещении. — Я с тобой!
Кажется? Или ситуация повторяется?
— Пописать.
— Ладно, — ответила Долли, помолчав, — можешь одна идти. Там другого выхода нет, не сбежишь.
Она показала пяткой на правую дверь. С чего она взяла, что мне придет в голову сбежать? Видно, девочка от переживаний малость тронулась. Почему она жива все-таки? Нет, лучше об этом не думать, сразу начинает затылок ломить. Смотри-ка, какие стены-то развеселые! Не то что в предыдущей палате.
Здесь у нас обойчики салатненькие с пейзажиками и бытовыми сценками из жизни огородных культурок.
Лучок, горошек, огурчики в привлекательных позах. Оч-чень, оч-чень гастрономич-чно!..
Далее созерцать настенную аппетитность помешало катастрофическое состояние мочевого пузыря. Я толкнула дверь в туалетную комнату. Кроме изысканнейшей формы (зависть профессионала!) толчка имелось нечто вроде мини-душа. Немытая кожа азартно зачесалась. Я испробовала стильный унитаз, завела тепленький дождик, разделась и шагнула через розовый бордюрчик. Хилые струйки робко потекли по телу, смывая культурный слой.
— Долька, полотенце есть?
Она принесла полотенце, повесила на крючок. Скинула халат и белье. Тело ее все еще было страшно худым, но она заметно поправилась по сравнению с последними днями болезни. Кожа очистилась от экземы и нарывов. Кое-где после особенно глубоких ранок остались темные следы и шрамики. Долли перелезла ко мне. Она встала так близко, что твердые кнопки ее сосков уткнулись в мои плечи, спокойно обняла, стала целовать в глаза, уверенно отправила руку мне между ног. Ноги я машинально сжала и, кажется, покраснела. Долли чуть отстранилась.
— Ну что ты? — спросила она бесконечно нежно и слегка укоризненно. — Это ведь я, твоя Долька. Я тебя люблю, а ты любишь меня, — объяснила она мне, как ребенку.
Вот тебе на! Почему-то мне и в голову не приходило определить в словах наши отношения. Она была права: я ее любила.
— Давно ты знаешь? — спросила я в смятении.
— Всегда.
— Могла бы и поделиться информацией.
— Сначала ты не хотела знать. А потом я уже не могла сказать — ты бы стала спать со мной и непременно заразилась бы, — просто ответила Долли. — Может быть, тебя смущает то, что я женщина?
Сделаю операцию, роста хватит, хвост пришьют. Но разве это важно?
Она опять была права. Я до обморока и колотья в конечностях любила и хотела сей лысый длинный скелет, и было хорошенько насрать, к какому полу фауны или роду флоры он относится. Будь Долька даже красным слоном или кактусом, я все равно бы ее любила. Только ее.
Долька провела чуткими губами мне по виску, по влажным волосам, шепнула нетерпеливо:
— Уже можно?
— Ага! — хрипло выдохнула я, подняла, наконец, недогадливые руки и погладила свое сокровище там, где ей хотелось. Я точно знала, где. Она радостно муркнула, нежно цапнула меня в губы, мир закрутился, потерял значение, исчез к чертям. В бескрайней, пустой доселе вселенной трепыхалось единственное понастоящему живое, абсолютно новорожденное, счастливое своей цельностью существо.
