Девушка оборвала песню, остановилась перед Литтлменом. Какое-то мгновение она рассматривала его, затем отступила в испуге, провела прутиком невидимую черту поперек дороги. Лицо ее исказилось.
— Не ходи сюда, — забормотала она, указывая прутиком на невидимую черту. — У тебя ясные глаза. Тебя убьют за это. Не ходи, ясноглазый. Не ходи, мой хрустальный.
Литтлмен улыбнулся ей, недоуменно пожал плечами. Затем отступил в сторону, чтобы обойти странную незнакомку.
— Ай, больно! — вскрикнула девушка. Переломив прутик, она бросила его к ногам Литтлмена и, неестественно высоко задирая колени, убежала в переулок.
— Чокнутая, — пояснил Шериф, лениво наблюдавший через площадь эту сцену. — Руфь — сирота. Ее кто-то взял в четырнадцать лет. С тех пор и поет…
Шериф говорил обыкновенные слова, но подсознание отпрянуло от этого человека. Ощущение было такое, будто рядом зашипела змея. Литтлмен посмотрел на стража порядка, кивнул ему и вошел в отель.
Вся обстановка номера состояла из деревянной кровати, антикварного зеркала, оправу которого венчала гипсовая голова льва, вешалки и умывальника.
Литтлмен прилег поверх одеяла, впервые после того, как его разбудил колокол, расслабился. И вновь его обступили тревоги. Справится ли он со своей неведомой миссией, которая живет в нем и привела в этот затрапезный городок? И чем придется оплачивать чудесный дар, доставшийся ему? В том, что даром ничего не дается, Литтлмен был уверен, несмотря на весь мировой опыт, которым он вот уже полдня обладал. Больше всего страшило будущее. Как жить дальше? Так, как жил раньше, бездумным механизмом для доставки товаров, — нет, невозможно. Однако его неожиданные знания и способности сами по себе — ничто. Им надо найти конкретное применение, реализовать их. Реализовать с максимальной пользой для людей. Причем неявно, исподволь, иначе можно запросто загреметь в качестве подопытного кролика в какой-нибудь из исследовательских центров… Есть еще один немаловажный вопрос: на что жить?
Литтлмен достал кошелек, пересчитал наличные. После оплаты номера денег почти не осталось — двадцать два доллара. С его знанием принципов материализации с голоду не умрешь, уж хлеб и к хлебу он бы сотворил, но надо платить за проживание в отеле, а главное — нельзя отличаться от остальных людей. Значит, и ему нужны мерзкие бумажки, из-за которых в мире столько расчетливой беды и глупого счастья.
Небольшое пятно на потолке поначалу не привлекало его внимания — в дешевых провинциальных отелях всегда где-нибудь что-нибудь протекает. Затем Литтлмен отметил необычайно правильную геометрическую форму пятна — прямоугольник и стал вглядываться в него. Похоже на листок бумаги. Но каким образом он очутился на потолке? Бумажка вдруг отделилась от потолка и спланировала к нему на кровать. Это была десятидолларовая купюра.
Какое-то время Литтлмен разглядывал ее — новенькую, хрустящую, будто только что отпечатанную.
— Ха, а я ломаю голову, где взять деньги, — засмеялся он, поняв, что произошло. Литтлмен подумал: еще долго, наверное, он не сможет осознавать и в полной мере пользоваться своим внезапным могуществом. Боги или природа сделали его полубогом, а в душе он, увы, все тот же маленький человек. Литтлмен, да и только.
Он произвел мысленную коррекцию: деньги должны иметь такой вид, будто уже побывали в многих руках, и позвал их. Купюры, словно палая листва, закружились в комнате. Падали на кровать, устилали пол. Литтлмен прикрыл глаза и услышал их шорох. В самом деле — листва, бумажный мусор.
Он остановил материализацию, достал из-под умывальника щетку и смел деньги в кучу. Потом, посмеиваясь, набил ими чемодан, насовал в карманы. Остачу пришлось сложить в наволочку, которую он снял с подушки.
«Ты же все можешь, — шутливо упрекнул себя Литтлмен. — Материализовал бы сейф. Или на худой конец мешок».
Однако создавать больше ничего не стал. Вдруг навалились усталость и какая-то опустошенность, тупо заболела голова. Да, за все приходится платить. Из ничего ничто просто так не возникает.
Литтлмен удовлетворенно потянулся, как после тяжелой работы, прилег и тут же уснул.
Проснулся он лишь поздним вечером. В комнате было душно, и Литтлмен распахнул окно. Напротив, за ветками акаций, горел тусклый фонарь — желтые блестки света, пробивающиеся сквозь листву, легли на лицо, на руки. Все переживания и страхи куда-то исчезли — то ли сами ушли, то ли их смыл сон.
Литтлмену захотелось освежиться — подышать полной грудью, попить прохлады из колодца неба. Не раздумывая, он взобрался на подоконник и, стараясь не задеть пыльную листву акации, прыгнул в звездную круговерть. Ветер высоты остудил ему лицо, городок вскоре превратился в пригоршню светлячков, а он с замирающим от восторга сердцем падал и падал в бесконечность, пока не стал задыхаться. Тогда, опомнившись, Литтлмен лег на упругое восходящее течение воздуха и, будто огромная сова, стал опускаться — кругами, плавно, как бы купаясь в ночи.
Нового клиента Морган обсчитал по привычке ровно на десять центов.
Тот ничего не заметил. Ел невнимательно, как бы нехотя, с отсутствующим видом. На смуглом худощавом лице незнакомца бродила открытая (Морган подумал — глупая) улыбка, будто он знал какую-то выгодную тайну и делал над собой усилие, чтобы не разболтать о своем счастье первому встречному.
«Философ», — презрительно оценил нового клиента Морган и вычеркнул его из списка стоящих людей. По правде говоря, он его туда еще и не вносил. Велика честь. Человек только тогда человек, когда умеет жить с умом. Остальные — мокрицы. Пользы от них, как от той акации, что растет возле заведения, — только пыль собирает.
Литтлмен мельком выслушал мысли хозяина пивной и кивнул ему. Правильно, чего уж тут церемониться. Настоящие люди в его стране думают редко. Они действуют. А он, получив почти библейское всемогущество, не знает, чем ему заняться. Третий день торчит в этом захудалом городишке-деревушке и не может понять, зачем и для чего провидение привело его сюда.
За соседний столик, весело переговариваясь, сели Шериф и Гризли.
Литтлмен, может, и не заметил бы их, но подсознание, как и в первый раз, предупредило его холодной вспышкой, точнее, прикосновением. Будто сердца коснулись то ли иглой, то ли кусочком льда.
— Привет, приятель, — поздоровался Шериф. В глазах его стояла холодная вода любопытства. — В гости к нам или по делу?
— Да нет, решил развлечься, путешествую, — ответил Литтлмен и, вспомнив предположение Моргана, добавил: — Вообще, я — философ, ученый.
