- Ну, твое счастье! Опять ты от меня уходишь! - еле слышно раздалось в вышине. - Но уж на третий раз не уйдешь!
А гром ударил еще раз, и еще, и повторился, и приблизился, и заполонил собою площадь, и еле живой царь Обимурский понял, что нет никакого грома, нет никакой грозы (какая же это может быть гроза в конце сентября!), - а есть медный грохот литавр и рокот барабанов. Громоподобный марш бил в дома, в асфальт, в облака!
На площади уже печатал шаг оркестр, а за ним тянулась нестройная колонна молодых людей. То есть колонна эта изо всех сил пыталась быть нестройной, она рассыпалась бы, кабы не шли обочь старики и не поддерживали равнение, не понужали молодых держать строй.
Водяной кинулся было прочь, подальше от памятника, но невольно взор его приковался к лицам идущих. А посмотреть было на что!
Так, в колонне двигались лица самые что ни на есть разноцветные. Розовые, белые, голубые, желтые, зеленые! Даже серо-буро-малиновые. Встречались лица в полосочку или в клеточку. У тех же, кто направляли колонну к стройности, лица были прозрачно-восковыми, однако все как одно пламенели кумачовым румянцем, придававшим старикам вид неувядаемой бодрости, негаснущего задора и вечного стремления вперед. Однако... однако и молодежь, как заметил Водяной, была не столь проста. Если задние ряды щеголяли противоречивостью окраски, то идущие впереди тоже горели румянцем.
Водяной и сам не заметил, как ноги его пошли за музыкой и людьми. По счастью, тело от ног не отставало, да и глаза тоже двигались туда, приметив при этом прелюбопытнейшую деталь: густой румянец у некоторых молодых людей был... накладной!
Насладившись игрой красок, наш герой вспомнил наконец-то, кто он вообще и чем занят, и решил пойти своей дорогой познавать людей и искать пропажу, тем более, что слух его уже пресытился боевитой музыкой, однако решение решением, а остановиться он не мог.
Что за дела? Ну что за дела? Напущено на него, что ли?
Отчеканив против воли несколько шагов, Водяной с ужасом понял: так оно и есть. Права, права была Омутница, наставляя: "Ничего своего не утрать в странствии. Кто владеет частью, тот владеет и целым". Да, не только на ветер, на след, на землю, на лягушку, на голубиное сердце, на кладь и оговор чаруют злые кудесники. Захватив какую-то вещь, они могли сделать ее хозяина верным своим рабом. Горе, горе Водяному! Едва избавился от хватки черного монумента, как снова попал в полон. Видно, тот ворожбит, который скрал его одежду, шел сейчас среди цветноликих или обочь их. А кто - поди угадай. К вящей печали нашего героя, куртки, схожие с утраченной, носили действительно многие и многие.
Страх вполз в душу Водяного и свернулся там, подобно зловещему угрю-рыбе...
*
Тем временем колонна, понукаемая румяными стариками, образовала каре у подножия памятника. В центре встал грузовик, перегруженный лопатами, ломами, граблями и строительными носилками. "Может быть, это подарки молодым?" - подумал Водяной, однако особой радости в разноцветье лиц не увидел. Среди сопровождающих возникла заминка, в рядах колобродили. Старики словно не знали, что теперь делать.
Колонна разошлась! Позванивала тихая струна, заглушая однообразие барабана, молодцы и девицы душевно пели. Несколько человек серьезно, истово дрались. Одни были увешаны цепями разной толщины, другие утыканы многочисленными булавками. Если побеждали первые, они тут же опутывали противника цепями, ну а вторые, соответственно, ущемляли его одежды булавками. Водяной увлекся и начал сочувствовать то одной, то другой группе, только удивился, почему это люди так-таки хотят видеть вокруг только себе подобных, ведь куда интереснее разнообразие...
Его обоняние встревожил горьковатый дымок: юнцы разложили костерок, и уже что-то бурлило над ним в котелке, а рядом достраивали шалашик из сорванных здесь же, на клумбе, кроваво-красных цветов, примороженных сентябрьскими утренниками. Двое жарко обнимались, упав в клумбу, и снова почудился нашему герою чистый алмазный блеск, и взор его затуманился, потому что теперь он был как бы человек, а всякий человек мечтает о любви...
И вдруг раздался вой сирены. Бодрость вновь взыграла на старческих щеках, расшалившуюся молодежь мигом сгуртовали, а на площадь выскочила белая с красным крестом машина, и два молодца из самого-самого первого ряда извлекли из той машины древнего старика. Неземное синее играло на бортах его пиджака, озаряя лицо и придавая чертам вид возвышенный и вдохновенный. Да что там говорить - хорошее, доброе, светлое лицо было у старика, и даже румянец вроде бы не так уж на нем буйствовал, но чувствовалось что-то такое в этом лице... странность какая-то...
Ничего себе какая-то! Да явно спал старик!
Спал, спал он непробудным сном и не шевельнулся, когда два молодца несли его почтительно к грузовику, водружали меж лопат и носилок, да так и стали позади, бережно поддерживая, чтобы Спящий, не дай Бог, не рухнул с высоты.
Тем временем люди в белых халатах ("Ну истинные волшебники!" подумал восторженный Водяной) опутали голову Спящего проводами, а концы тех проводов подключили к огромному белому экрану, загодя установленному на площади. Что-то вспыхнуло на экране, по нему побежали цветные пятна, затем поползли расплывчатые тени, и наконец замелькали с невероятной быстротой картины, картины!
Сначала загорелось вдали светлое зарево, и понеслась к нему лихие всадники, и сердце Водяного защемило при воспоминании о доброй старине, когда, лишь только вскрывалась река, люди приносили ему, владыке, в жертву немалую лошадку да крепенького гусака... Но тут же наш герой встряхнулся, напомнил себе, что теперь он - человек, и вновь устремил взгляд на неистовствующий экран. А творились на нем подлинные чудеса!
Так, всадники свое уже отскакали, и пошли все к тому же зареву уже другие люди. Иные из них праздно чеканили шаг, а большинство непрестанно мостило дорогу. Но вот в чем диво: те, чеканные, шли себе впереди, работники - позади, а просторная, гладкая дорога почему-то возникала именно перед праздноидущими! Те же, кто ее строил, вынуждены были опять и опять править колдобины, заравнивать ямы, засыпать лужи. Да еще незадача: эти строители то одного, то другого собрата своего выхватывали из своих же рядов и сердито, даже злобно отшвыривали на обочину. Надо сказать, многих они так пошвыряли, будто мусор, однако порой вдруг кидались к вышвырнутым, заботливо подбирали их, стряхивали пыль и возвращали в строй, но в прежнем ритме мостить дорогу могли не все ранее отвергнутые, потому что из них кого покалечили на обочине, а кого и насмерть прибили.
Водяной глаз не мог отвести от необычайного зрелища. При всей странности происходящего, была в нем какая-то притягивающая, великая сила. Душу его словно бы судорогой сводило, когда видел он гибель, настигающую многих и многих в этом устремленном вперед потоке, когда видел сонмища врагов, пытавшихся уничтожить и самих строителей, и дело их рук. И слезы исторгло его сердце, и ожгла тоска, что беззаботно наслаждался он обимурским привольем, ужалила зависть, что изначально не родился он человеком...
